подобного этому, напротив, пребыв покорным, воспламенил любовь сильнее огня, соделал приверженность свою острее меча. Ею рассек узы естества, как бы нечто земное совлек с себя и оставил бремя сострадательных влечений сердца, с готовностью предал всего себя и внял повелению заколоть сына. Но ничего не сказал и не сообщил об этом супруге, поступив в этом с великой для себя пользой. Ибо рассудил, что женский совет и не заслуживает веруятия[416], и не доставит ему пользы, потому что нисколько не помогло, а даже повредило Адаму, когда допустил он к совету Еву. Поэтому, чтобы Сарра не подверглась женской немощи и, сетуя, как свойственно матери, не уменьшила в нем силы и чистоты любви его к Богу, решился утаить от нее повеление. Ибо с какими бы плачевными жалобами обратилась Сарра и к самому сыну, и к отцу его? На что не отважилась бы, видя, что сына ее насильно влекут на заклание? Не привлекла ли бы его к себе, обвившись вокруг его выи и крепко сжимая его в своих объятиях? Чего не наговорила бы она Аврааму, и как бы скорбно стала вопиять, сетуя: «Пощади, пощади природу; пощади, пощади, Авраам, сына; не будь поводом миру к худой о тебе повести. Единородный у меня сын, он у меня первый, он же первый и последний, в болезнях рожденный Исаак. Не отсекай единственного грозда[417], которым плодоносили мы, когда уже по времени не походили на плодовитую лозу. Не пожинай немилосердым серпом единого класа[418], который произращен нами во время нашего омертвения; не сокрушай жезла, на который опираемся; не преломляй ветви, на которой покоимся; не ослепляй ока, которое приобрели себе мы двое; не уничтожай памяти нашей в поднебесной. Не закалай, подобно овце, того агнца, которого имеем у себя; не похищай нашей радости и не наполняй дни наши плачем. На кого будем смотреть после него за трапезой? Кто назовет меня матерью? Кто послужит нашей старости? Кто спрячет нас, умерших? Кто тело наше покроет землей во гробе? Кто сохранит, наконец, память бесчадных? Посмотри на красоту юноши, на этот цвет юности; и во враге увидев такую красоту, конечно, сжалился бы ты. Он дан мне, как плод долговременной молитвы; он остался, как ветвь на отрождение[419] дерева; он – останок[420] рода, он – подпора старости, он – единственная надежда нашей безнадежности. Если хочешь вонзить нож в гортань возлюбленному, то умертви прежде меня: этим окажешь мне величайшую милость; пусть будут у нас общая могила и один общий надгробный памятник; пусть один и тот же прах покроет тела обоих; пусть общая смерть постигнет неплодную и рожденного ею; пусть один общий столп будет показывать страдания обоих; и глаза Сарры не увидят ни Авраама, детоубийцы, ни Исаака, убиваемого отцовыми руками».
Так и подобно этому стала бы поступать Сарра, если бы узнала, что возлюбленный ее сын будет предан закланию. Потому-то Авраам ничего не сказал ей об этом, чтобы не воспрепятствовала ему в предстоящем деле. Возложил он на сына поленья дров, потому что и Спаситель нес Крест. За Исааком, идущим на заклание, следовали осел и рабы его. И Христос, когда шествовал на страдание, воссел на жребя (Мф. 21, 7), прознаменуя тем призвание язычников; следовали же за Ним ученики Его, держа в руках победные знамения и восклицая: Осанна!.. Исаак нес дрова, восходил на гору, чтобы там быть закланным подобно невинному агнцу; и Спаситель, неся Крест, шел на лобное место, чтобы там, подобно агнцу, быть закланным за нас. Созерцая мысленно нож[421], – представляй себе копие[422]; представляя жертвенник, – имей в мыслях лобное место; видя дрова, – представляй Крест; взирая на огонь, – помышляй о любви. Воззри на овча, держимое рогама в саде Савек (Быт. 22, 13); воззри и на Христа, Божия Агнца, двумя руками распятого на Кресте. Сад Савек толкуется как «отпущение»[423], прознаменуя Крест, которым отпущены миру грехи его и дарована жизнь. Овен, повисший в саде Савек, таинственно избавил от смерти одного Исаака; Агнец же Божий, висящий на Кресте, спас мир от смерти и ада. Восходя на гору для принятия смерти, Исаак разлучен был со своими спутниками; разлучен был и Христос со Своими учениками, когда шел на заклание за нас. Праведный Авраам оставил спутников, чтобы кто-нибудь из них не стал препятствием к священнодействию и, взяв Исаака, одного возвел в гору, неся с собой огонь, нож и дрова.
Что же Исаак? Сладчайшим голосом взывает и говорит: отче… се, огнь и дрова, где есть овча, еже во всесожжение? (Быт. 22, 7). Голос сына еще больше пронзает отеческое сердце; новое страшное искушение еще предстояло Аврааму; постигло праведника новое испытание, которое не меньше и не человеколюбивее первого. И как было не прослезиться и не прийти в ужас Аврааму, который уже не надеялся услышать, что назовут его отцом? Но он не сказал ничего горестного, не вымолвил ничего плачевного; с бестрепетной душой, с непоколебимым помыслом внял сладчайшему гласу сына, и дал ему ответ, и простер к нему слово: Бог узрит Себе овча во всесожжение, чадо (Быт. 22, 8). Сказал же это Авраам или в ободрение сыну, или пророчествуя о будущем. Когда же достигли назначенного места, о котором сказал ему Бог, устроил Авраам там жертвенник, приготовил нож, разложил дрова и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. Потом касается отец сына, и природа не оказывает сопротивления, чтобы воспрепятствовать этому. Исаак предал себя отцу, пусть делает с ним, что хочет. Кому из них больше нужно удивляться или перед кем прийти в большее изумление? Как сплести венец похвал тому, кто из любви и приверженности к Богу возложил руки на возлюбленного сына? Или тому, кто даже до смерти был послушен отцу и принимает от него чудное заклание? Один стал выше естества, предпочтя Божию заповедь естественному влечению; другой послушен был отцу даже до смерти, зная, что иначе огорчит отца хуже смерти.
Потом Авраам берет связанного сына, и рука его не цепенеет, мысль не изумевает[424]. Сколько раз ни смотрел я на изображение этого отрока, никогда не мог пройти мимо без слез; искусство, действуя на зрение,
