луны, она вешала на крыльцо желтый бумажный фонарь, чтобы ее гости нашли дорогу к ней.
Mademoiselle Марьяж смотрела на желтый фонарь из окна спальни. Кругом все было черно, и фонарь желтел, как маленькое, сказочное солнце. Как будто в нем одном сосредоточивалось все запретное счастье, вся греховная прелесть жизни.
Она не могла не смотреть на него. Она закрывала окно, затягивала шторы, но и сквозь шторы узкий желтый острый луч колол ее сердце.
Mademoiselle Марьяж готовилась ко сну. Она причесывала жидкие волосы.
— Виктор Гюго, пора, — говорила она.
Старый пудель тяжело спрыгивал с кресла и шел к двери.
— Подождите, Виктор Гюго, я скоро.
Она открывала дверь, и пудель выходил в коридор.
Она всегда говорила пуделю «вы» из уважения к его имени.
Пудель ждал за дверью, она торопливо раздевалась. Она была очень стыдлива. Виктор Гюго не должен был видеть ее в рубашке. Она тушила свет и только тогда впускала его:
— Входите, Виктор Гюго. Спокойной ночи.
Она в темноте ложилась в постель. Холодные простыни давили грудь, она сжимала руки, ей было тяжело и томно. Желтый фонарь за окном беспокоил ее.
И однажды она не выдержала, встала с постели и быстро оделась. Руки ее дрожали, щеки горели. Она чувствовала, что делает что-то ужасное, непоправимое, но не было сил бороться.
Она надела свое меховое боа и в войлочных домашних туфлях спустилась вниз. Площадь была пуста. Было совсем черно и очень поздно.
Никогда еще она не была ночью одна на улице. Сквозь черные тучи слабо просвечивала луна. Вечером шел дождь, дождевые капли тихо падали с деревьев, и площадь влажно поблескивала.
Mademoiselle Марьяж добежала до фонаря и захлебнулась от волнения. Калитка скрипнула, и ей показалось, что сердце ее оборвалось и полетело куда-то вниз. Сейчас откроется дверь. Ее поймают. Какой скандал, какой скандал — mademoiselle Марьяж ночью в саду у Розины!
Но все было тихо в доме. Она на носках осторожно подкралась к окну. Ставни были закрыты, она приложила глаз к скважине.
Вот сейчас она увидит, сейчас она узнает.
Но ничего нельзя было разобрать. В глазах плыл туман. Понемногу из тумана выступили цветы на обоях, комод и стул. Это была спальня Розины. Это была знакомая комната, в которой прежде часто бывала mademoiselle Марьяж, но она не узнала ее. Теперь все в этой комнате казалось необычайным, от стен и предметов шел неотвратимо-притягивающий, греховный, губительный свет. Она смотрела в щель, и ей казалось, что ей вдруг открылась самая тайная, самая обнаженная сущность жизни. Она зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть.
Она смотрела в щель. Со стула свешивался пиджак, грубые, мужские сапоги были брошены на полу. Кровать стояла так, что видна была только ее широкая темная спинка. Больше ничего не было видно. Только пиджак, сапоги и спинка кровати. И было совсем тихо, ни голосов, ни шороха.
Mademoiselle Марьяж дрожала всем телом. Зубы ее стучали.
И вдруг пружины в кровати загудели.
— Ну, пора и домой, — сказал хрипловатый мужской голос, и большая волосатая нога свесилась с кровати на пол.
Mademoiselle Марьяж глухо вскрикнула и бросилась к калитке. Ее боа зацепилось за ветку, и капли дождя веером брызнули ей в лицо. Она снова вскрикнула и побежала.
Она, задыхаясь, вбежала к себе, бросила на пол мокрое, пахнущее псиной боа, сорвала с себя платье. Виктор Гюго удивленно смотрел на свою хозяйку умными, осуждающими глазами. Но ей было не до него.
Она легла, потушила свет, натянула одеяло на голову и заплакала.
Утром она встала разбитой и грустной. Как будто теперь у нее было любовное прошлое. Печальное и позорное прошлое, о котором она старалась не помнить.
V
Mademoiselle Марьяж смотрела на себя в зеркало.
«Конечно, я не красавица. Но все-таки — отчего никто не любил меня? Отчего я не вышла замуж? — Она пристально разглядывала себя. — Конечно, я не красавица. У меня большой рот и зубы желтые и редкие. Но зато какие крепкие, ни одной пломбы. Они немного лезут вперед. Но ведь у Мистангэт зубы тоже лезут вперед, а какую она карьеру сделала. У меня небольшие глаза, но как они блестят и как легко они закатываются под веки».
Звонок громко задребезжал. Mademoiselle Марьяж обернулась. В магазин вбежала Розина.
— Mademoiselle Марьяж, — крикнула она. — Вы еще не знаете. Я выхожу замуж!
— Замуж? Вы? — Mademoiselle Марьяж уронила зеркало на пол.
— Вы разбили зеркало. Это дурная примета. — Лицо Розины стало озабоченным. — И такое хорошее зеркало.
Mademoiselle Марьяж подняла его и повертела в руках. Но нельзя же так глупо шутить. Розина покачала головой:
— Нет. Я не шутила. Я действительно выхожу замуж.
— Выходите замуж? Вы? — Mademoiselle Марьяж снова уронила зеркало, но теперь она даже не взглянула на него, да оно и было разбито. — Вы? Вы выходите замуж?
Розина гордо выпрямилась:
— Представьте себе. Выхожу.
— За кого? — Глаза mademoiselle Марьяж закатились под лоб.
— За барона Таубе. Вот за кого.
— И будете баронессой?
Розина еще выше подняла голову:
— И фермершей. У меня будет собственная земля.
— Вы шутите, Розина? — Визгливый голос mademoiselle Марьяж сорвался от волнения.
— Такими вещами не шутят, — с достоинством ответила Розина.
— Конечно не шутят. — Mademoiselle Марьяж всплеснула руками. — Ах, господи, замуж! Но тогда я должна поздравить вас.
Розина улыбнулась:
— Спасибо. Завтра мы с вами обсудим, что надо выписать для моего приданого. А сейчас я хотела только, чтобы вы первая знали. Ну, до свидания.
Она пошла к выходу.
— Если будут стучать, а я не открою, вы не беспокойтесь. Вы понимаете, больше я никого не буду принимать. С прежним все покончено.
В mademoiselle Марьяж на минуту проснулась коммерсантка.
— Розина, вам из Парижа прислали духи, румяна и пудру.
Розина пожала плечами:
— На что они мне теперь? Я, конечно, заплачу за них, но и вы можете делать с ними что хотите. Хоть сами душиться и мазаться. — Она вдруг весело рассмеялась. — А почему бы вам не взять себе всех моих влюбленных?
Mademoiselle Марьяж густо покраснела, на висках ее выступили капли пота. Прежде Розина никогда не посмела бы говорить с ней так.
— В самом деле, подумайте об этом, mademoiselle Марьяж. — И Розина, смеясь, выбежала из лавки.
Вечером mademoiselle Марьяж сидела в своей спальне на кровати.
Никогда еще она не чувствовала себя такой грустной и усталой. Какой длинный, странный и утомительный день был сегодня. В голове мелькали обрывки воспоминаний. Как ахала булочница. А почтальон долго не хотел верить. «Ведь тогда мои десять
