же люди, как он сам. Но Бог посылает на Землю ангела, чтоб восстановить справедливость! Хоть изредка, согласен — но посылает.
* * *
Нет, не показалось мне тогда!
Охрим Косой лицом был один в один Савелий Крамаров, которому в Голливуде дали играть роль не раскаявшегося агента ГКБ — а одноглазого пирата-неудачника. Настороженный взгляд единственного глаза, заметно напряжённое щуплое тело — кажется, готовое в любой момент куда-то убежать или где-то спрятаться.
Встаю из-за стола, здороваюсь за руку и, как можно приязненнее улыбаясь, приглашаю за стол:
— Давай-ка я тебя чайку из самовара налью — уж больно он у Отца Фёдора духовитый… Вот — сдоба, сушки, сахарок… Угощайся, Охрим, не стесняйся.
То, да сё — но разговор явно не клеился. Парень оказался пускай и «промах» — но далеко не дурак. Не прикасаясь к предложенным яствам, он отхлебнув пару раз «пустого» чаю:
— И, вправду — «духовит»!…Я хорошо понимаю — для чего ты меня пригласил и теперь обхаживаешь, Серафим. Однако, не теряй попросту времени — против Панкрата Лукича я не пойду. А согласился с тобой встретиться и поговорить, только из уважения к твоему отцу — он почитай единственный из всех, ко мне по-человечески относился.
Сказать по правде, такого не ожидал! Должно быть, наговорили про меня его родственнички — с три больших короба. Ну, что ж… Придётся импровизировать — не в первый раз, поди — уже привык.
— Интересная у тебя логика, Охрим! Против человека, который относится к тебе хуже чем к собаке — ты пойти не хочешь, чтоб помочь сыну человека — который к тебе относится как к человеку… Противоречия никакого не замечаешь?
Тот, кивает:
— Кто-то просто жалеет собаку, гладит её и изредка бросает ей кость. А кто-то берёт бродячую собаку в дом и, хотя ругает и бьёт её — но кормит и учит.
Стало очень интересно, аж до зуда:
— «Ругает и бьёт» — это понятно… И чему он тебя учит, если не секрет?
— Ведению дел, торговле, — спокойно и уверено отвечает, — ведь я же по должности его первый помощник.
Смеюсь:
— Ага… Видел я тебя — «первого помощника», кобыле под хвост заглядывающим.
— Ничего! С меня не убудет — если я в кобылий зад посмотрю с часок, — с резонном отвечает, — зато керосин по дороге не «усохнет», не «испарится» или не «утрясётся».
— Ах, ну да… — часто-часто понимающе киваю, — «если хочешь что-то сделать хорошо — сделай это сам…».
Тоже, доводится часто следовать этому правило!
Ибо, воруют так, что кажется — это занятие является каким-то видом национального спорта. Вполне, кстати, объяснимое явление: народ столетиями держали в скотском состоянии — когда ради элементарного выживания, приходилось идти во все тяжкие.
Однако, не всё потеряно и рано на нас ставить крест!
Случился прошлой зимой в одной избе пожар, в тушении которого участвовала вся улица. Так, вот: из того добра что вынесли — ни одной тряпки не пропало. Потом скинулись и построили весной для погоревшей семьи новый дом… Вы, где ещё такое видели?
В какой развитой «демократической» стране⁈
Спустя пару минут, как бы подумав стоит ли говорить, Охрим продолжил:
— К тому же у меня перспектива есть… «Помру я вскорости, говорит Панкрат Лукич, а сынки мои к коммерческому делу не больно способные. Вот ты и, будешь за заведующего складом, а на их детские шалости не обращай внимание». Так я уже год как сам веду дела — Панкрат Лукич только говорит, что делать и даже расписываться на документах доверяет мне.
У меня, аж дыхание спёрло:
— Так, против меня — это тоже твои проделки⁈
Согласно кивает:
— Панкрат Лукич, говорит — «конкурентов надо давить в зародыше», вот я и давлю — ты уж не обессудь.
Ну, ни фигасе!
Думал, имею дело с «низшим звеном в пищевой цепочке», а напоролся на «серого кардинала»! Впрочем, в его единственном глазу всё что-то читается… Какое-то ожидание… Возможно, он преувеличивает свою роль — торгуясь со мной таким образом? Ждёт от меня какого-то более заманчивого предложения — чем от этого долбанного Лукича?
— Да ладно — я не в обиде… Понимаю — «рыночные отношения», «свободная конкуренция производителей» и прочая — тому подобная муйня. Не задавишь конкурентов ты — задавят как паровоз чайник тебя и, возрадуются при этом.
* * *
Какое-то время молча пьём чай, затем я как-бы рассуждая сам с собой, замечаю:
— В твоих рассуждениях имеется несколько неувязочек, Охрим. Старший Сапрыкин, хоть и старый, но мужик здоровый — он ещё нас с тобой переживёт. Да, даже если и дождёшься когда он наконец «зажмурится» — сам уже будешь под себя ср…ать и ногой отгребать.
Молчит, куда-то под ноги себя глядя… Мол, бреши, бреши — мои уши не отсохнут!
— «Нефтяной склад» — это, не частная лавочка твоего благодетеля. Если он даже и «двинет кони» скоропостижно («дай Боже чтоб скорее!», крещусь в красный угол), государство может назначить заведующим не тебя, а кого другого. Конечно, бабла твой Лукич накосил немерено — можно поделить меж своими и разбежаться… Но, больше чем уверен — всё достанется твоим шурякам. Вам же с дочерью покойного — лишь «совет да любовь», да возможно ещё его исподнее — изношенное старым пердуном до состояния гомосятских стринг.
При моих словах про 'благоверную, в глазу собеседника промелькнула ярость, а кулаки непроизвольно сжались. Она его тоже бьёт, что ли⁈
Как-то обречённо выдохнув, Охрим только мотнул головой, но ничего не сказал.
— Дальше… «Доверяет расписываться на документах», говоришь? А может, он тебя таким макаром подставляет — такая мысля тебе не приходила в голову? Сам прекрасно знаешь — благодетель твой ворует и ворует внаглую! У каждой семьи в Ульяновске и волости ворует — впаривая разбавленный керосин и, у государства — в особо крупных размерах ворует. Рано или поздно — твоего Панкрата Лукича возьмут за его сморщенную старческую задницу… А на всех документах твоя подпись! И вместо этих откормленных скотов, отправишься на лесоповал ты — что с твоим телосложением и здоровьем, равносильно расстрелу с особой жестокостью.
По тому, что он даже не взглянул на меня и даже не вздрогнул от этих слов, вижу — что он и сам всё это понимает. Однако:
— Мне пора уходить. Спасибо за…
— Что-то в горле пересохло, — говорю держась за, —
