собственную могилу.
Вы, конечно, читали эту страшную историю под названием «Рождественская песнь в прозе». Читали? А-а, у вас никогда и в мыслях не было относить «Рождественскую песнь» к ужасам? И почему же? Потому что в ней говорится о человеческом бытии, а в произведениях, написанных в жанре «хоррора», нет? Что ж, вы… ошибаетесь!
В «Рождественской песне» Чарльз Диккенс использовал элементы литературы ужасов, чтобы подчеркнуть словесный образ и рассмотреть жизнь одного человека посреди просторов ночи. На что была бы похожа эта повесть без трёх её призраков? Или без эфемерных странствий сквозь время? Или без пристального взгляда из загробного мира?
На стопку пустых страниц — вот на что.
Я сочиняю страшные истории. Для меня красота и мощь литературы ужасов заключаются в том, что каждая история представляет собой переосмысление идеи борьбы добра со злом. Говоря так, я подразумеваю не только сражение между воинствами ангелов и демонов (хотя, видит бог, это случается довольно часто), но и внутреннее противоборство, что кипит в умах и сердцах самых обычных людей, таких как мы с вами.
Квинтэссенция борьбы — суть литературы ужасов. Вы создаете персонажей, а затем бросаете их в дебри воображения. Некоторые проваливаются в смоляные ямы, другие — теряются в чаще. Но те из них, кто продолжает бороться до последнего предложения, в итоге станут сильнее и умнее, и я надеюсь, что то же самое ждёт и читателя. Итак, что такое литература ужасов? Всего лишь мешок окровавленных костей? Или же у неё имеются мозги и мясо? На мой взгляд, у неё хватает и того и другого. Если бы я придерживался иной точки зрения, я бы не работал в этом жанре, так ведь?
Однажды мне довелось принять участие в семинаре под названием «Нездоровая литература». Отправляясь туда, я понимал, на что это будет походить. И не обманулся в своих ожиданиях. Публика в основном состояла из людей, которые желали знать, почему авторы «хоррора» упорно льют кровь на страницы своих книг и называют всё это развлечением, а то даже и литературой. Меня обвинили в убийстве котят, ненависти к сиротам и в том, что я, как ни крути, чокнутый негодяй, которого нельзя и на милю подпускать к школьным дворам — чтобы я не заразил их детишек разжижением мозга. Никакие мои слова не смогли бы переубедить их. Я приводил в пример «Рождественскую песнь», а они кричали: «Пятница 13-ое!» Понимаете, все те ребята пришли поговорить о нездоровой литературе, так что именно этим они и хотели заниматься.
Впрочем, то была реакция на ярлык: они спутали книги с фильмами (а это два разных зверя, вы уж поверьте мне) и считали, что литература ужасов в силу навешанного на неё ярлыка только и делает, что пугает людей до усрачки, или вызывает тошноту, или принуждает граждан громить свои районы и носить белые носки с чёрными брюками. Литература ужасов — это нечто большее, чем просто бездумные эмоции… Верно?
Думаю, да. Точнее говоря, так обстоит дело с лучшими представителями жанра. Какой ещё вид литературы включает в себя жизнь и смерть, добро и зло, любовь и ненависть, низменное и возвышенное, упадок и возрождение, секс, Бога и Дьявола? Я хочу сказать, что всё ЭТО и есть литература ужасов! Если вам придет в голову перечислить авторов, которые в своей работе использовали элементы «хоррора», то ваш список составят следующие имена: Герберт Уэллс, Эдгар Райс Берроуз, Редьярд Киплинг, Джордж Оруэлл, Марк Твен, сэр Артур Конан Дойл, Эдит Уортон, Фланнери О'Коннор…
В общем, вы меня поняли. Поскольку мы живём в мире категорий, мне приходится использовать ярлык «литература ужасов» для той работы, которой занимаюсь я и многие другие писатели. Тем не менее термин «литература ужасов» предполагает, что написанное доводит эмоции людей до исступления и при этом обходит стороной разум. На литературу ужасов смотрят как на тягу к пронзительным воплям и рекам крови; как на несерьёзное упражнение в печатании, а не на логически построенный писательский труд. Другими словами — и, на мой взгляд, вина за продвижение столь позорного общего знаменателя лежит на издателях — другими словами, критики ставят литературу ужасов в один ряд с таким видом искусства, как аудиозаписи криков, которые появляются в магазинах на каждый Хэллоуин.
Но… неужели испытать испуг — это ни капельки не весело, а? Я имею в виду, что нет ничего скверного в написании книг, предназначенных лишь для одного — вызывать страх, согласны?
Мне нравится время от времени прочитать какой-нибудь добротный «кроваво-мясной» роман ужасов, однако я не оставляю такие книги на своих полках. Я читаю их, а затем выкидываю вон. Романы, которые я оставляю, делают нечто большее, чем просто пугают. Они, кроме всего прочего, резонируют с человеческими эмоциями и со своего рода… наивностью, да. И резонанс этот длится ещё долго после того, как была перевёрнута последняя страница.
Вот некоторые из названий, которые можно увидеть на моих полках с литературой ужасов: «Питомец» Чарльза Гранта, «Обитель Теней» Питера Страуба (а так же «Талисман», написанный им в соавторстве со Стивеном Кингом), «Интервью с вампиром» Энн Райс, «Проклятая игра» Клайва Баркера и «Аукционист» Джоан Сэмсон. Есть и другие книги, много-много других книг. Эти книги остаются на полках, поскольку для меня они являют собой целые миры, запрятанные под обложку, — миры, в которые хочется раз за разом возвращаться и заново их исследовать. Лучшая литература ужасов содержит в себе «пугалки и страшилки», но строится не вокруг пронзительного крика, а скорее вокруг жесткого ядра человеческого опыта.
Человечность — вот чего не достает плохой литературе ужасов. Как у читателя сможет возникнуть сладкое предчувствие страха, если в книге отсутствует человечность; если персонажи не обладают достаточной реальностью, чтобы можно было протянуть руку и дотронуться до них; если мир, описанный в книге, скуп на детали, краски и сведения?
Когда я приступаю к построению идеи романа, я начинаю не с перечня пугающих сцен, которые необходимо включить в произведение, дабы оно попало под определение литературы ужасов, а с проблемы, которую требуется решить. Я приступал к работе над романом «Неисповедимый путь» с намерением перевернуть устоявшееся представление
