Вы думали, что читаете английскую повесть, а ее написал американский писатель с такой сложной фамилией, что, пока ее не выучила наизусть вся мировая литературная общественность, в каждом интервью он терпеливо объяснял, как именно она читается: «Шей-бон, первый звук — [ш], как в названии стадиона Ши, а последний слог — как Bon Jovi», словно это не фамилия, а салонная шарада.
Вы думали, что перед вами детектив, а оказалось, что детективная фабула в этой повести — совсем не главное.
Вы думали, что это книга для детей, а это повесть для взрослых, у которых было детство, наполненное книгами, совсем как у любимого Шейбоном Бабеля: «Я был лживый мальчик. Это происходило от чтения. За книгами я проморгал все дела мира сего».
Вы думали, что открываете для себя новое имя в американской литературе, но о книгах Майкла Шейбона давно написано больше, чем написал сам Майкл Шейбон. Он обладатель всех возможных литературных премий США, включая Пулитцеровскую, премию О. Генри, американскую литературную премию ПЕН/Фолкнер, которые обычно присуждают за «большую» литературу, и наряду с этим премий «Хьюго» и «Небьюла», предназначенных писателям-фантастам, при этом он не чурается Голливуда, комиксов и масс-культуры; так что, не успев поседеть, Майкл Шейбон прочно занял законное место в обойме живых классиков. Это писатель первого ряда, имя которого — лучшая реклама, когда надо издавать кого-то из «старых» классиков, например «Новейшее аннотированное издание Шерлока Холмса».
И наконец, вы думали, что читали про последнее дело Холмса, но где, простите, вы это прочитали? В книге это имя не упоминается ни разу. Шейбон заставил вас поверить, что вы читаете про Холмса. Американский автор, один из самых примечательных писателей своего поколения, создал чисто английскую повесть, английскую от первой до последней буквы, английскую в архетипическом смысле, то есть более английскую, чем получилось бы у англичанина. Но это не литературный пастиш, не стилизация, не фанфик и не розыгрыш, иначе не ломали бы копья критики, исписывая страницу за страницей, пытаясь разгадать загадку этой книжки-малышки с палец толщиной. А сам Шейбон в своем эссе «Игра началась!» только подливает масла в огонь: «Любое стоящее произведение, завоевавшее широкую популярность, открыто: оно приглашает читателя продолжить приключение и сделать это на свой вкус. За счет оптических иллюзий и тонких намеков, с помощью целостного образного ряда возникает чувство бесконечного горизонта действия, безграничного игрового поля. Более того, на определенном уровне вся литература, начиная с „Энеиды“ (и высокая, и низкопробная), — это творчество чьих-нибудь поклонников. Составляя компиляции и пародии, вплетая в них аллюзии и отсылки, пересказывая и переделывая на свой лад старые истории, на которых выросли все читатели, мы идем дальше. Мы ищем пробелы, оставленные для нас писателями то ли по небрежности, то ли в силу широты души, и надеемся, что передадим собственным читателям — благо такие найдутся, — часть той радости, какую находим в любимой книге: причастность к игре. Все романы — повторения; заимствовать у других — блаженство»[5].
Итак, блаженство и приключение. Блаженство, потому что во рту возникает привкус детства, с его неуемным чтением после нудного школьного дня, когда, не сняв опостылевшую форму, не пообедав, не сделав уроков, ты хватаешь книжку и проваливаешься в нее; когда нелепое вранье родителям и неизбежные нагоняи — это все из другой жизни, это все потом, а твоя жизнь, жизнь настоящая — она тут.
А приключения? Дойдем и до них.
В 1973 году десятилетний еврейский мальчик, толстый прыщавый очкарик, получает первую в своей жизни литературную награду, пока еще школьную, за написанный от лица доктора Ватсона рассказ под названием «Месть капитана Немо», в котором соединены знаменитые герои Жюля Верна и Артура Конана Дойла. Особого упоминания заслуживает поразительная для столь нежного возраста работа со словом, ибо викторианский слог явно был предметом тщательных и целенаправленных усилий юного автора. За это он в качестве награды получает огромный толковый словарь, с которым не расстается по сей день. Именно тогда он впервые задумывается о том, чтобы стать писателем. Звали мальчика Майкл Шейбон.
В 1988 году 24-летний выпускник магистратуры Калифорнийского университета в Ирвайне представляет к защите свою дипломную работу, прочитав которую один из членов комиссии, романист Доналд Хейни, писавший под псевдонимом Макдоналд Харрис, показывает ее своему литературному агенту, и никому не известный длинноволосый тощий очкарик, давно забывший про прыщи, просыпается знаменитым автором национального бестселлера «Тайны Питтсбурга». Восходящую литературную звезду звали Майкл Шейбон.
На него обрушивается литературная слава, и начинаются мучительные поиски себя, своего места в литературе и в жизни. Молодость — непростое время, о котором порой бывает неловко вспомнить, но непонятно, что лучше: извилистый путь, который заставил попетлять, но вывел-таки на верную дорогу, или ровная заасфальтированная трасса, ведущая к цели кратчайшим, но безрадостным путем.
Все жизненные и творческие «петли» Шейбона берут свое начало в детстве. «Поразительные приключения Кавалера и Клэя», его третий по счету роман, удостоенный в 2001 году Пулитцеровской премии, а потом еще великого множества наград, отсылает нас к стопкам зачитанных до дыр книжек с комиксами, которые его дед, еврей-эмигрант, работавший в нью-йоркской типографии, где их печатали, дарил своему сыну, а от него они достались внуку; вот только прообразом Эскейписта, супергероя, призванного защитить сирых и обездоленных, становится… Голем.
Еврейская заноза, сидящая в сердце, не даст Шейбону забыть о том, что он еврей, ни на минуту. Но и тут у него не получится быть хорошим еврейским мальчиком. Почти сразу после триумфального Пулитцеровского романа он публикует эссе, посвященное разговорнику 1958 года «Скажите это на идише». Небольшая книжица, попавшаяся ему на глаза и изданная каких-нибудь сорок пять лет назад, содержала стандартные фразы типа: «Мне нужен билет до… (вставить название города)» или «Как пройти к выходу на посадку?». Но где, скажите, тот кассир, которому можно задать на идише этот вопрос? Где то место, куда летит или едет говорящий на идише пассажир? Шейбон с горькой улыбкой называет эту канувшую, как Атлантида, в вечность землю Идишландом. И сколько бы ни объясняли ему, что это вовсе не книга-призрак, что сей идиш-английский разговорник был написан Уриэлем и Беатрис Вайнрайх, потому что в 50-е годы язык ашкеназских евреев был весьма широко распространен в Израиле и в еврейской диаспоре по всему миру, для него ключевым словом оставался глагол «был». БЫЛ распространен. Был да сплыл. И с ним исчез Идишланд, «земля отцов», Европа, которая БЫЛА или которая МОГЛА БЫ БЫТЬ. «В этой Европе у миллионов евреев, которых никто никогда не убивал, родятся внуки, правнуки и прапраправнуки. В сельской местности сохраняются крупные идиш-говорящие анклавы, а в больших городах живет множество людей, для которых идиш — это язык семьи и дома, язык театра и поэзии, язык школьной грамоты и учения. И огромное число этих людей — мои родственники. И я всегда могу съездить из Америки к ним в гости, ведь ездят же мои знакомые американцы ирландского происхождения к своим двоюродным или троюродным братьям-сестрам, живущим в Голлуэе или Корке, и буду, как они, спать на непривычных кроватях и есть непривычную еду. Может, кто-то из моей родни покажет мне дом, где родился отец моей матери, или школу в Вильно, куда ходил дед моего деда. Какой бы она была, эта Европа, живи в ней эти двадцать пять, тридцать или тридцать пять миллионов евреев? Какие фразы на идише мне понадобилось бы выучить, чтобы разговаривать с миллионами нерожденных фантомов одной со мной крови?»[6]
