— Это значит, плевать вам на Тедди Рузвельта, мистер? Тедди Рузвельт — лучший президент, который когда-либо был у евреев. С пробором или без?
— С пробором, если позволите, и абисл бриллиантина… Но Тедди Рузвельт мне не по карману. Его избирательная кампания обошлась нам в миллион шестьсот тысяч долларов. Таких затрат мы не можем себе позволять. Для евреев он, может быть, и хорош, но что ищет он в Латинской Америке?
— Тедди Рузвельт сказал, что мы имеем святое право — you understand[7] — святое право имеем мы установить там законность и порядок.
— А у меня, мистер, есть святое право отхватить вам ухо моими острыми ножницами.
— А это уже не одно и то же, сэр!
— Это как раз и есть одно и то же. Потому что у меня есть ножницы, а у вас их нет. Это мое святое право, а вы как еврейский эмигрант стыдиться должны, что вытворяли с евреями в Лодзи и в Кишиневе всего несколько лет назад, а теперь вы сами готовы отправиться в Латинскую Америку и вытворять то же самое с индейцами…
В это время открылась дверь, и в зал вошли одиннадцать клиентов, которые своим запущенным видом всполошили всех присутствующих. Заведующий филиалом, который без особого интереса листал бульварную газету, приподнялся со своего стула и спросил скучным голосом:
— Постричь? Побрить?
Предводитель группы парней ответил за всех сразу:
— Благодарим. Ни то ни другое.
— Но ничего третьего здесь вам не предложат, господа. Прощайте.
— Тогда мы хотели бы нечто четвертое…
— Здесь, как вы заметили, парикмахерская. Туалеты находятся в следующем блоке. Прощайте.
— Мы хотели бы поговорить с вашим боссом, мистер. Кажется, его зовут Вайсплатт.
— Могу я попросить вас, господа, очистить помещение?
— Позовите босса и побыстрей! Вы глухой или того хуже?
— Если я кого и позову, так это полицию. Немедленно проваливайте!
— Я спрашиваю, Джим Вайсплатт является хозяином этого предприятия или нет?
— Джим Вайсплатт является хозяином пятидесяти семи парикмахерских салонов и некоторых других предприятий. Выметайтесь-ка отсюда, парни, и чем быстрее, тем лучше для вас.
Он запустил сигнальный колокол, который жутко загудел снаружи, и дюжины зевак сейчас же собрались у входной двери.
— А теперь я вышвырну вас вон!
— Или, напротив, сэр, вы вылетите отсюда, потому что Джим Вайсплатт — наш дядя.
— А Тэдди Рузвельт — моя тетя. Вы имеете меня за идиота?
— Именно так!
При нормальном раскладе вся эта перебранка на подобной ноте неизбежно перешла бы в потасовку. Но тут в зал вломились сразу три блюстителя порядка.
* * *
В сравнении с варшавской цитаделью любая тюрьма мира покажется Луна-парком. А полицейский участок на Третьей авеню — и вовсе увеселительным притончиком. Под нестрогим присмотром двух верзил весь выводок братьев Камински восседал на мягком диванчике и, ухмыляясь, внимательно прислушивался к разговору их дядюшки с полицейским начальником:
— То, что вы просите, мистер Вайсплатт, выполнить невозможно.
— Но это действительно сыновья моей сестры, которая проживает в Варшаве, улица Мостовая, дом три, и замужем за моим зятем Янкелем Камински.
— Эти господа должны покинуть Америку в течение сорока восьми часов. Это мое последнее слово.
— Если это ваше последнее слово, сэр, мои несчастные племянники будут повешены. Побег из ссылки — это особо тяжкое преступление.
— Это меня не касается, мистер, у них нет — э-э-э… пермит фор иммигрейшн… Разрешения на иммиграцию в Соединенные Штаты, а они, тем не менее, здесь. Таким образом, они нарушили закон и будут выдворены из страны. Мы — правовое государство, мистер Вайсплатт.
— Я хотел бы кое-что спросить, господин полицейский начальник, — неожиданно вмешался в разговор Хершеле.
— У кого нет никаких документов, не должен задавать никаких вопросов. И что же вы хотите спросить, молодой человек?
— Как называется та громадная статуя, которая возвышается в Нью-Йоркском порту? Я видел ее впервые и понятия не имею, что она означает.
— Это статуя Свободы, и это знает каждый…
— Кроме вас, господин начальник полиции.
— Без документов нет никакой свободы, в том числе и у нас — you understand?
— No, I don’t understand[8], — возразил дядя Вайсплатт, — вы хотите послать моих племянников на смерть. Почему?
— Потому что я — служащий, я исполняю мой долг и только. Но вы можете еще внести залог.
— В сумме?
— Десять тысяч долларов, и можете их забрать.
— Вот вам залог, — вздохнул Джим Вайсплатт и выписал чек. Затем он направился к выходу. У самой двери он остановился, обернулся к полицейскому:
— Чтоб вам скрутило живот, сэр, как от тухлой рыбы! — Он уже собрался было покинуть участок, но полицейский окликнул его:
— А что мне с парнями вашими делать?
— Продезинфицировать, сэр. За счет государства.
* * *
Одиннадцать бойз сейчас же стали сенсацией. Половина Лоуер Ист Сайд говорила о них. В мужском салоне Джима Вайсплатта на Лексингтон-авеню ни о чем другом вообще не говорилось. Шеф филиала увлеченно рассказывал изумленной публике:
— Представляете, одиннадцать ковбоев с очками на носу. Такого еще не знала история. Воняет, как от желтушных, а они еще грозятся вдребезги разнести весь салон.
— Боб хотел их перестрелять, слышал я, это правда?
— Разумеется, потому что я исполнил свой долг и вызвал полицию.
— Вы действовали в пределах необходимой обороны — так написано в газете.
— Разумеется, в этих самых пределах — как же иначе? Одиннадцать здоровенных парней! Документов у них нет. Окружили со всех сторон и только твердят: «Джим Вайсплатт — наш дядя». Что оставалось в такой ситуации, я вас спрашиваю? Я включил сирену. Она, естественно, заорала, и трое полицейских тут же влетели в салон. Они арестовали этих парней, и что в итоге?
— Что Джим Вайсплатт на самом деле оказался их родным дядей. Так написано в газете.
— И пришлось ему отвалить десять тысяч баксов полицейскому начальнику лично. Этого в газете не написано, но это ведь было на самом деле?
— Залог есть залог, мистер. Деньги будут возвращены, ничего страшного.
— Джим Вайсплатт раскошелился на десять тысяч долларов! Только квитанции ему не было выписано. Значит, не залог это вовсе, а взятка. Обыкновенная взятка! Так точно, чаевые для полиции. А я должен за это расплачиваться. Собачья жизнь и гехактэ цорес…
