Книга Религия бешеных - Екатерина Рысь

Кирпич в стене… Я видела камни, которые плачут…

Бункер доживал последние дни. Я как чувствовала. Земля подо мной горела, я не могла задерживаться здесь больше ни на секунду. Это был мой последний день в Бункере. День казни моей любви. Она была еще жива, как только может быть жива любовь перед своей казнью…

Даже закрытие «Крокуса» не спасало его от нацболов. Я прижалась лбом к черному стеклу. Внутри просматривался тотальный реконстракшн. Не иначе, орудует новый хозяин. Потому что прежнего нацболы точно разорили…

Да, с магазина взять больше было нечего, но прикормленный за столько лет сквер со скамейками перед магазином был обречен. Это была территория «Другой России»…

…Красавец Макс Громов — от него же ничего не осталось. Я и не предполагала, что в данную минуту кому-то может быть хуже, чем мне.

«Детишки» резвились там, в стороне. А мы стояли с ним, как два соляных столпа, не в силах оторвать взгляд от хаоса, в который превращалась наша жизнь…

Я даже плохо понимала, что он говорит. Да и не объяснить уже словами боль, когда слезы застилают глаза и дыхание перебивает вовсе не ветер…

Что-то было не так у него с девушкой. ВСЕ было не так у него с девушкой! И в этом было столько безвыходного отчаяния, об этом был его немой вопрос: «За что?..» Может быть, именно это было тем черным непроницаемым стеклом, в которое он уперся с такой тоской? Бункер перемалывал своих героев. Может быть, от него действительно уже пора была избавляться?

Макс Громов со слезами на глазах — вот лицо партии. Вы кто-нибудь его слушали? Он все это рассказывал мне. Почему?..

Слеза революционера… Я чувствую себя почти Достоевским. Я ввожу новый образ, который тому, предыдущему, ничуть не уступит…

«Создание разрушения» — как вы можете жить с этим? Что вы делаете с собой? Ведь так нельзя. Человеческая душа не может выносить разрушение бесконечно — однажды человек неминуемо сам начнет разрушаться. Это верный путь в никуда.

Они играют с боевой гранатой. Кто догадался притащить любовь на войну? Они все — в этом. Вся их жизнь — попытка совместить несовместимое. И сгореть заживо, пытаясь совместить несовместимое, пропустив все через себя. Замкнуть внутри себя все контакты всех взрывателей…

Кто догадался свести вместе этих богов разных религий, как вообще могло родиться такое: «ЛЮБОВЬ И ВОЙНА»? Их любимый лозунг. Это же неминуемый взрыв! Я поняла: здесь никто никогда и не собирался поддерживать ровное тугое пламя. Здесь все рассчитано только на одно: именно взорваться, вспыхнуть живым факелом — и сгореть за секунды. Ярко. Страшно. Без следа. Здесь все — такое. Здесь все — такие. «Заранее обреченные на полнейший провал…»

Они заигрались со смертью. Какая любовь?! Какая война?! Дымящиеся головешки. Уничтожая себя, как они, надо в результате действительно по-настоящему умирать…

Потому что жить с этим — невозможно.

Жизнь раздиралась надвое, как полотнище в храме. Я рушилась посередине. Я умирала от непоправимой несправедливости чудовищного перевернутого мифа, в который эти люди добровольно превращали свою жизнь. Здесь все было неправильно. Будь проклята эта ваша война, если на ней погибает любовь!

«Мы» были возможны только в этом перевернутом мифе. Но в нем уже была невозможна я… Под черным московским небом я так близко подошла к его глазам, что на мгновение они заслонили все. А потом — все остальное. На мгновение отступил даже этот настигающий хаос.

— Я тоже тебя люблю…

Это было выше моих сил. Это было последнее, что я услышала от своего С.С. Я сбежала…

А весной я вдруг холодно и честно посмотрела себе в глаза — и раз и навсегда от него отказалась. Изводить себя очевидным несбыточным самообманом, разрушать себя дальше отравляющей кровь бессмысленной надеждой уже не было сил. Где-то там ежесекундно вызывал огонь на себя мой мальчик. Как с этим знанием жить?..

И тогда я просто сняла с себя эту память — и ее не стало. Спасаясь из капкана, зверь отгрызает себе лапу. Спасаясь от любви, я опять отсекала себе сердце. Без угрызений совести. Без оставленных лазеек назад. Навсегда. Твердо зная, что делаешь правильный выбор. Когда отдаешь ЕГО за СЕБЯ. А прошлое — за возможность будущего… Я навсегда закрыла эту страницу. Все начиналось с чистого листа. Уметь совершать подобное — такое счастье.

Во второй половине мая с новыми силами я обрушилась на Нижний. Бродя ночью одна по квартире без вести загулявшего где-то приятеля-нацбола, я подцепила с пола газету и прочитала: «…из отделения на «скорой» увозят С… С… — с пробитой головой и сотрясением…»

Перестал действовать мой крест…

А много позже я поняла, что во всей той сводившей меня с ума идеологической головоломке изначально было не так.

Всё. Не надо так глупо вестись и цепляться к словам, мало ли кто когда чего написал, слова ничего не значат. Художественный вымысел в суде не канает…

А как же тогда?

А вот так.

Нет никакой идеологии. Забудьте. Нет ничего. Сотрите все слова, исключите из алфавита буквы «Б», «Н», «П»…

А что же останется тогда? Что объединяет всех этих людей?

Нет никаких «всех». Есть каждый. И у каждого — своя война с Системой…

И это та война, когда с мстительным наслаждением ложатся с гранатой под танки.

Я, может быть, поняла, что именно все это время пыталась и не могла прочитать в глазах Макса Громова.