Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
Никогда ни о каких своих сновидениях не рассказывал.
Очень любил слушать рассказ. Слушал серьезно, внимательно, охотно. Есть воспоминание группы рабочих, посетивших его после болезни. Они пишут, что Ильич говорил с ними. В действительности он только слушал.
Очень любил слушать музыку. Но страшно уставал при этом. Слушал серьезно. Очень любил Вагнера. Как правило, уходил после первого действия как больной.
Шуму вообще не любил (я говорю не о шуме людной улицы, толпы, большого города). Но вот в квартире не любил шуму. Не любил слышать других. Н К просил, например, изолировать опилками стену, отделяющую его комнату от комнаты М И, где стоял рояль и иногда происходило пение и музыка.[146]
Музыкален. Муз память хорошая. Запоминал хорошо, но не то чтобы очень быстро. Больше всего любил скрипку. Любил пианино. Абс слух? Не знаю. Насчет аккорда тоже не знаю. Ритм? Ноты? Мог ли читать их? Не знаю.
Оперу любил больше балета.
Любил сонату «Патетическую» и «Аппассионату».
Любил песню тореадора. Охотно ходил в Париже в концерты. Но всего этого было мало в нашей жизни. Театр очень любил – всегда это производило на него сильное впечатление. В Швейцарии мы ходили с ним на «Живой труп».
Ориентировка в пространстве хорошая.
Высоты не боялся – в горах ходил «по самому краю». Быструю езду любил.
Морской болезнью не страдал.
Барометрическое давление, погода? Во время болезни это было очень заметно (влияние погоды). До болезни? Не знаю.
Под разговор писать не мог (не любил), нужна была тишина абсолютная.
Довольно покорно ел все, что дадут. Некоторое время ели каждый день конину.[147] Они с Иннокентием[148] находили, что очень вкусно.
В молодости и в тюрьме страдал катаром желудка и кишок. Часто потом спрашивал, перейдя на домашний стол, исправивший эти катары: «А мне можно это есть?» Перец и горчицу любил. Не мог есть земляники (идиосинкразия). Припухали [нрзб.: зубы? десны?].
С наслаждением ел простоквашу. Насчет вкуса и запаха вообще было слабо.[149] Запахи он различал, конечно, но никакой склонности и к ним вообще, и к особым не было.
В комнате не выносил садовых цветов. Но любил в комнате полевые цветы и зелень. Очень любил весенние запахи. Садовых цветов и особенно с сильным запахом избегал.
Помню, я его заставала за таким занятием – подливал в 1922 г. теплую воду в кувшин, в который мы поставили ветки с набухшими почками (весной дело было).
Оптимист. В Сибири и во Франции он был вообще гораздо нервнее. Страдал страшными бессонницами. Утра у него всегда были плохие, поздно засыпал и плохо спал. В Швейцарии очень помогла размеренность швейцарской жизни, а во Франции мы жили шиворот-навыворот. Поздние разговоры и споры до ночи (в Сибири и за границей). В Сибири одно время перед концом ссылки страшно волновался, что могут продлить, – был тогда особенно нервный и раздражительный. Даже исхудал.
В Сибири был вообще очень раздражительный. Меланхолии, апатии не было. Угрюмость и мрачность… смены настроения всегда вообще имели явную причину и были адекватны. Очень нервировала его склока заграничная, ссоры и споры с Плехановым и с впередовцами.[150]
Вообще очень эмоционален. Все переживания были эмоциональны.
Обычное, преобладающее настроение – напряженная сосредоточенность.
Уже будучи больным, посмеивался над предписаниями врачей по рабочему режиму: «Ну вот они там придумывают… Они же не могут запретить мне думать».
Утра вообще были плохие, трудные [нрзб.]. Засыпал плохо – мешало обдумывание. Это не была бессонница в обычном смысле.
В домашней жизни – ровный. В политической – всегда возбужденный.
Веселый и шутливый.
Частой смены настроения не было. Вообще все смены всегда были обоснованны. Очень хорошо владел собой.
В воспоминаниях «Зверь» есть рассказ о том, как Ильич, сидя на горе и любуясь видом, вдруг заявил: «И всегда они везде пакостят, гадят». Кто гадит, где? Оказалось, речь шла о меньшевиках.
Настроение одно, оно как жирная линия всегда была видна, чувствовалась, а оболочка разная – мог шутить и смеяться с ребятами и в то же время по глазам видно, что [нрзб.].
Когда говорил, спорил, если по тем или иным причинам не надо было сдерживаться, всегда остро ставил вопросы, заострял их, «не взирая на лица».
В беседах с людьми, которых растил, был очень тактичен.
Впечатлителен. Реагировал очень сильно. В Брюсселе после столкновения с Плехановым немедленно сел писать ядовитые замечания на ядовитые замечания Плеханова, несмотря на уговоры пойти гулять: «Пойдем собор смотреть».
Бледнел, когда волновался. В 1906 г. во время выступления в доме Паниной[151] в Л стоял белый, заразил настроением (1000 человек). Порвали красные рубашки на знамена.
Страстность захватывающая речи – она чувствовалась даже, когда говорил внешне спокойно.
Перед всяким выступлением очень волновался – сосредоточен, неразговорчив, уклонялся от разговоров на другие темы, по лицу видно, что волнуется, продумывает. Обязательно писал план речи.
Был у него нервный смешок. Столкновения с близкими людьми переживал сильно. После разрыва с Плехановым – совершенно больной. Когда волновался – очень раздражителен.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
