Ты смотри никому не рассказывай,Что душа лишь тобою полна,Что тебя я в косыночке газовойДожидаюсь порой у окна.Что тоскую, люблю тебя пламенноИ, страдая, хочу лишь тебя.Ты молчи, все скрывай, точно каменный,Точно в сердце твоем нет огня.Никому не скажи, что я нежная,Что люблю, что грущу, что твоя,Что сковало нас счастье безбрежное,Что до смерти твоя буду я.Если любишь меня, не отказывай,Об одном только помни всегда:Ничего про любовь не рассказывай,Ничего, никому, никогда.
Я уже давно знала такую песню. И знала музыку, и слова тоже. Мне нравлось, что эта песня смелая. Я была за то, чтоб про любовь говорить все-все слова — до самого-самого конца.
Тогда я в своей жизни до конца еще не любила. Мне хотелось, чтоб мне встретился человек… А человек мне не встретился. На меня многие заглядывались — и хлопцы, и мужчины…
Ой, я всегда не могу, если в сердце нету огня… Я лично за то, чтоб любить до смерти…
Я себе решила, что хватит ждать, что надо биться за свое счастье.
Конечно, я решила, что буду биться за Александра Ивановича.
Норинская ж боролась за свое? И я буду — за свое, потому что у человека должна быть большая цель.
По правде, я себе наметила, что не допущу себя до такого стыда, который у Норинской.
Тогда я хорошо подумала и вспомнила, что любовь до Александра Ивановича зародилась у меня с первой секундочки встречи.
Я думала. Допустим, я сама себя обманывала, что Александр Иванович мне понравился как старший товарищ, от которого я ожидала помощь в своей сиротской жизни.
Я думала. Допустим и такое, что Александр Иванович проявил себя не как мне б хотелось, чтоб Александр Иванович проявил. В день нашей встречи я не знала про нетвердость Александра Ивановича с женщинами. Если б знала, наверно, у меня появилось бы другое отношение. Другое не появилось, получается, я полюбила Александра Ивановича беззаветно.
Я себе решила, что Надежда с Катериной мне ничего не помешают. А я Надежде с Катериной — пожалуйста, обязательно помешаю.
Я думала, что выпутать человека — это ж хорошо, что в ответ на такое человек обязательно отзовется. Тем более мужчина — Александр Иванович. Что надо — раз! — и показать человеку, что уже час отзываться в мою сторону по этой линии. Что Александр Иванович же не знает, что можно…
Потом я подумала, что есть и такое проявление у Александра Ивановича — случай с проверкой меня органами. Это ж Александр Иванович начал, сказал про свою поруку без проверки. А сам…
Потом я подумала, что, когда у меня уронился занавес, как так получилось, что человек с органов у меня ничего не спросил? Конечно, я доподлинно не знаю, может, у всех наших с буфета не спросилось тоже. Хоть, конечно, может, и спросил у всех с всего нашего Дома офицеров. А меня ж не спросил… Так же тоже бывает? Молчок по поручению органов. Если б меня органы попросили молчать, я б молчала тоже.
Потом я подумала, что, наверно, Александр Иванович ждет от меня по этой линии даже первей, чем по линии чувства любви.
Я себе решила, что ничего, что мне такое не обидно тоже.
Получилось, что с этого самого дня я постановила себе жить и делать не в разноброс, а чтоб показать Александру Ивановичу себя по всем линиям дальше и дальше.
У меня была такая наявность и такие решения.
Я работаю в коллективе. В этом коллективе работают люди, которые мне товарищи и которые мне враги. С товарищами я буду товарищ. А с врагами я буду враг.
Мои товарищи: все-все, ккоторые мне не закрывают дорогу.
Мои враги: Катерина, Надежда.
Мои кто? Это Александр Иванович, Фрося, Яков.
Про моих товарищей у меня рассуждения не было.
Про моих двух врагов я рассудила так.
Первое. Они женщины. Второе. Они некрасивые, а я красивая. И я молодая. Допустим, Надежда и Катерина по уму не дурные. Надежда закончила пединститут, Катерина закончила торговый техникум — тоже в Чернигове, на Фрунзе. Кого попало учиться не берут. Это ж надо сначала закончить школу — или десять, или восемь классов. У меня не получилось — жизнь взяла себе свое. Ничего. Я и сама по себе имею голову. Потом — у меня есть впереди грядущее. И я мое грядущее использую.
