Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Карп подрос. Когда им нужно было помыться, Эрих пересаживал его в ведро, где из-за тесноты тот изгибался, как вопросительный знак. По ночам Эрих слышал плеск, и каждое утро ему приходилось протирать пол в ванной, чтобы никто не поскользнулся и не свернул шею. С рассветом карп затихал и почти не двигался, но стоило Эриху поманить его, как тот подплывал близко-близко, касаясь руки мальчика. Каждое утро мама начинала с молитвы бронзовой голове, которая блестела почти как карп. Только карп был живой, а голова нет. Хотя ее глаза — пустые, без зрачка и радужки — казалось, неотрывно следили за всеми в доме.
В Сочельник мама убила карпа. Взяла папин молоток и убила. А потом ножом вспорола брюхо. Оказалось, что он совсем не чистый изнутри, хотя прожил в ванне столько дней. Значит, мама была неправа. Эрих рыдал, зарывшись лицом в зеленые диванные подушки — в мягкую прохладную темноту. Он не слышал, как мама говорит, что немецкие мальчики должны быть храбрыми, должны быть готовы встретиться со смертью лицом к лицу. Он чувствовал, как бабушка гладит его по спине, и там, где проходила ее рука, у него вырастал плавник, и он плыл в мягкой темноте, а зеленые водоросли расступались и принимали его в свои объятья.
За ужином мама зажгла свечи и села на папино место. В центр стола она поставила блюдо с рыбой. Прежде такие гибкие, плавники и хвост стали сухими и ломкими, будто семена платана. В брюхе виднелся лук и петрушка, сок растекался по фамильному блюду, которое перешло по наследству маме от ее мамы. На елке висели маленькие деревянные ангелы: они катились на санках и дули в трубы, как мы с вами. Но это было вовсе не удивительно, ведь они — умершие люди, а если так, то почему бы им не прокатиться с горы или не поиграть на трубе. Эрих хотел спросить бабушку, помнят ли ангелы свою земную жизнь, но тут мама начала резать рыбу. Она дала всем по куску и попросила Эриха прочесть молитву. Он не хотел благодарить Бога или кого бы то ни было за то, что лежало перед ним на тарелке, поэтому он пробормотал знакомые слова с открытыми глазами, не склоняя головы. Когда он закончил, мама сказала «Аминь», как говорила своей бронзовой голове каждое утро, и принялась за еду, вытаскивая мелкие косточки, чтобы не подавиться. Эрих подцепил на вилку кусочек рыбы и поднес ко рту — мама улыбалась, подрагивало пламя свечей, по стенам ползли тени, падал снег, полая голова смотрела на него, как отец. Эрих ощущал, что рука, держащая вилку, была чужой, как и рот, принимающий пищу. Это не он, а какой-то другой мальчик положил теплый кусок рыбы на язык… а потом жевал и глотал, жевал и глотал. И просил добавки.
* * *
Я вижу: Эмилия на кухне берет с грязной тарелки голову карпа с глазами белыми, как пуговицы на воскресных перчатках. Она обсасывает остатки плоти с костей, рассматривает их, поворачивает так и эдак. Отец когда-то показывал ей, как сложить из костей горлицу — талисман от ведьм, защиту домашнего очага. Когда он подносил фигурку к очагу, костяная птичка будто наполнялась светом, и Эмилия верила, что ничего плохого не случится. Но это было очень давно, и она уже не помнит, как складывать кости. Рыба есть рыба, ей не стать птицей.
Той ночью я лег ей на сердце — как тяжкий груз, пусть я и невесом. Смотри, мертвецы оставляют свой дозор и тихо заходят в твой дом — ты не услышишь стука их тяжелых сапог, они не хотят быть замеченными. Их окостеневшие, покрытые землей пальцы тянутся к нежной детской коже.
Декабрь 1943. Берлин
— Дети, возможно, это последняя наша экскурсия, потому что скоро все мы переедем в деревню. Так? А там не будет фабрик, которые могут в любой момент разбомбить враги. Так что давайте наслаждаться нашей сегодняшней поездкой. Это рождественский подарок всем нам. Дети, тут изготавливают волосы. Хоть мы и не видим, откуда они берутся, мы можем вообразить, что они подобны волосам ангелов, которых уже очень скоро все мы повесим на елки. Хоть мы и не видим, откуда они берутся, мы можем рассмотреть, как работницы во главе с фрау Мюллер изготавливают из них всякие полезные вещи: матрасы, чтобы нам сладко спалось, теплые носки для солдат, чтобы они не отморозили ноги, плотную ткань для шинелей, потому что на восточном фронте очень холодно — гораздо холоднее, чем у нас в Берлине, а еще кровельный материал и ковры для наших домов. Просто удивительно, сколько полезных вещей можно сделать из обычных волос, которые сами по себе совершенно бесполезны. Ну, то есть сами по себе они никак не приближают нашу победу, но эти прекрасные женщины дают им вторую жизнь. Это чудо, дети! Просто чудо!
* * *
Когда в Берлине появились первые плакаты с человеком-тенью, никто не знал, что и думать. Его загадочный силуэт подстерегал горожан повсюду: на тумбах с афишами, на опорах мостов, на пустых стенах жилых домов. Сначала не было никаких слов, только белый знак вопроса на фоне темного силуэта. Что это? Секретный сигнал партизанам? Предупреждение священникам в черных одеждах, вещавшим со сломанных кафедр о всепрощении и непротивлении?.. По утрам человек-тень напоминал кусок ночной темноты, выцветающий с приближением дня. Порой из-за игры света казалось, что он лезет прямо из стены — темное пятно сочится из домов обычных людей, спешащих по своим делам. Потом поверх фигуры появилось слово. Одно слово, как помарка — «Тсс!». Люди говорили его друг другу, сами не понимая зачем: «Тсс! Тсс!» Повсюду: в трамваях, на рынках, в кафе, в подъездах, в парках и в кино — слышалось «Тсс!», будто из города выпускали воздух. Но кто скрывался за этой тенью, было так и не ясно. С тенями всегда так — они могут оказаться кем угодно.
Однажды воскресным утром Бригитта увидела, как двое мальчишек клеят плакаты на фасад разрушенного бомбежкой здания, и остановилась, чтобы понаблюдать за их работой. На пряжках ремней блестел девиз «Кровь и честь». На плакатах были обычные люди: мужчины выпивали в баре или беседовали в тамбуре поезда, каменщики за разговором позабыли, что сохнет раствор, телефонистка болтала с кем-то, не обращая внимания на сплетающиеся кабели, парикмахер замер с бритвой, слушая рассказ клиента с намыленным горлом. И везде была тень. «Тсс! Враг слушает!»
— Мама, кто это? — спросила Зиглинда, разглядывая человека-тень.
— Трудно объяснить… — ответила Бригитта и обратилась к мальчикам, клеящим плакаты. — Извините. Кто здесь изображен?
Мальчики не ответили. Небо потемнело, похоже, опять собирался дождь. Поговаривали, что погоду портят зенитки: они пробивали облака.
— Думаю, это может быть кто угодно, — проговорила Бригитта.
Мальчики молчали. Пока один разворачивал плакат, второй обмакивал кисточку в ведро с клеем. Их лица показались Бригитте смутно знакомыми. Уж не они ли приходили к ним собирать кости?
— Что это значит? — спросила она, но мальчики уже двинулись дальше, отыскивая подходящий фасад.
Теперь вопросы часто оставались без ответа. Люди боялись говорить — доносили все на всех. Никогда раньше дети не слушали своих учителей так внимательно, готовые в любой момент сообщить куда следует о сомнительных взглядах или досадных отступлениях от учебного плана. «Не верь лисице на поле»[14], — повторяли они друг другу. В каждом слове выискивали скрытые смыслы. Разговоры, разобранные на части, досконально изучались, как детали неработающего радиоприемника.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
