«Как у нас в садочке,Как у нас в садочкеРозы расцвели.Что я люблю тебя, что я люблю тебяЯ тут без вины…Каждый деньВ окно я смотрю, как ты…Бродишь по селу.Дала бы розочку, дала бы розочку,Да не посме-ю…»
За этим текстом брезжит такой латвийско-болгарский подростковый секс и сейчас бы к ней сделали клип, где по селу бродит крепкий накачанный мужлан-парень, а за ним из палисадника наблюдает зелёная девочка в белом передничке, бледная худышка.
Я за секс, источаемый парком Чаир. Только не золотистые косы, но жгучие чёрные волосы и восточные выпуклые глаза, которые хорошо почувствовать, обводя их по векам языком.
Розы, однако, розам рознь. В исправительной колонии № 13 близ города Энгельса у нас имелись плантации роз. Туда вкладывалась зековская боль и кровь.
«В парке Чаир»… Как топлёное сладкое масло на животе любимой, лежащей в знойный день у марли открытого в горы окна. Очень похотливая музыкальная пьеса.
Холодное оружие
Ущерб, приносимый холодным оружием телу человека выглядит куда более красочно и устрашает более, чем небольшая тёмная точка от пули, откуда сочится кровь.
Развал тела от кавалерийской сабли, конечно же катастрофичен, страшнее чем туша на прилавке у мясника.
Я думая о гражданской войне и Первой Конной, столкнувшейся с польскими конфедератами, всегда представлял их себе как две лавы врубаются друг в друга с бритвами в метр длиной.
Озноб по коже.
Увечные потом десятилетиями ещё бродили с культяпками рук. У испанского авантюриста «солдата удачи», его зовут Рафаэль де Ногалес Мендес, я вычитал, что арабские волонтёры в турецкой армии в период Первой мировой (Ногалес служил офицером в турецкой армии) имели привычкой обрубать раненным британцам ноги, чтоб не возиться с сапогами-ботинками. Один араб отрубил английскую руку, татуировка уж очень приглянулась, жене хотел показать.
Мы уступаем людям прошлого в жестокости, но и в храбрости и в стремительном безумии уступаем.
Нападения с холодным оружием были забыты в пользу огнестрельного и прочно забыты. Как вдруг где-то лет пять-семь тому назад холодное оружие внезапно возродилось в качестве оружия террористов. Вначале в Израиле, а недавно мусульманский мир приспособил его для нападений в Европе. Оказалось, что мясницкий кухонный нож в толпе может наработать количество трупов, равное взрыву. Мечи сейчас не носят, их не продают, а кухонный нож можно приобрести в любом магазине кухонных принадлежностей или промышленных товаров.
Приползши из Израиля, от палестинских арабов, тактика безумного вторжения в толпу с холодным оружием (нож, мачете, топор) приглянулась совсем бедным, либо свёрнутым в бараний рог подавленным мигрантам территории Европы. Где нельзя достать взрывчатки, чтобы начинить пояс смертника или нельзя купить огнестрельное оружие.
Появляются всё новые верификации нападений с холодным оружием, так 24 июля 2017 года в Швейцарии была применена бензопила. Вот уже куда определить бензопилу, к холодному оружию, вероятнее всего, потому что к огнестрельному её ни по каким параметрам не отнесёшь.
Применённый впервые в Ницце наезд на грузовике на толпы гуляющих на эспланаде у моря людей – это тоже нападение с холодным оружием, хотя и не режущим, конечно же, но ударяющим со страшной силой.
Предметы обихода современного человека, как видим, постепенно адаптируются терроризмом. Дёшево и сердито. Кухонный нож стоит сущие копейки, но какие же несчастья и потери он может причинить врагу.
В своё время дальнобойная артиллерия, а впоследствии авиация особенно, позволили войне выйти за пределы столкновения вооружённых сил, превратив войны в столкновения народов. Первыми стали не брезговать бомбардировками «мирных жителей» европейцы, а затем эта практика расползлась по планете. Этому превращению войны армий в войну народов не было уделено должного внимания ни народами, ни историками.
Между тем это было важнейшее историческое потрясение. Народы вернулись в доисторические времена, когда гремя в своих кибитках в чужую землю вторгалось всё племя.
Только что тихо случилась важнейшая историческая катастрофа: война стала занятием невоенных граждан, не армии, потому что оружием стали простые обиходные предметы цивилизации.
Вернулись к тому, с чего начинали, в доисторические времена. Хаос взял своё обратно.
Мой друг
«…Нужно прийти в себя, на это уйдёт год. Его ещё надо прожить. Все это непросто. Первое, что нужно сделать – дописать книгу рассказов для французского издательства. Остался один рассказ. Но пока это просто физически невозможно. Нет свободы движений и отсутствие (химиотерапия) мышц заставляет каждые 15–20 минут валиться в постель. К этому трудно привыкнуть. Причём морально в первую очередь».
«…Я вернулся в квартиру, откуда надо уезжать, но пока не получается. Состояние моё сильно ухудшилось, я хожу метров 50, вернулись головокружения, я упал, разбил голову. Всё это звучит как дурная шутка, но это, к сожалению, так. Я в основном лежу. Это мне осточертело, но пока это единственное устойчивое положение. Не легче со зрением». (Далее благодарит знакомых и незнакомых за помощь!)
«Спасибо всем, кто мне писал и пишет. Я тихо пробираюсь вниз по странице и вспоминаю многое, хорошо забытое с помощью морфина и химии. Пытаюсь дописать книжку рассказов для французов. Но в голове всё складывается не так, а клава (клавиатура. – Э.Л.) бунтует… Нужно время. Так говорят все, кто выкарабкался».
К этому месту в «Фейсбуке» присоединена фотография усталого мужика с густыми полуседыми бровями, широким ртом и мучительным выражением лица. Сзади французский собор с круглой крышей и колоннами. Это – мой некогда близкий друг. Он болен смертельной болезнью в самой тяжёлой степени. Он находится в Париже. Я помню его в нескольких всегда счастливых видах.
Один. Мы стоим на набережной у Дома писателей в Коктебеле на фоне Кара-Дага и моря. Он, я, и моя жена того времени, по кличке Козлик в белой юбочке с белой шляпой на белых волосах. Это – главный его образ, таким я его вижу, когда думаю о нём.
Второй. Он играет в теннис в Люксембургском саду. Можно было бы порассуждать о нашем с ним различии. Изречь мудрость из басни Крылова, когда жестокий муравей стрекозе бросает: «Ты всё пела, это – дело, так поди же, попляши!» Но я не стану.
