Книга Записки карманника - Заур Зугумов

Даже для человека привычного – тюрьма всегда остается местом особенным. Это абсолютно другой, постоянно волнующий и лихорадящий воображение мир, где, в отличие от воли, почти нет места лжи и насилию, зависти и несправедливости, алчности и мелочной суете. Но кто поддерживает весь этот порядок? Кто контролирует всё и не дает в стенах каземата разрастись нравственным метастазам, которые давно поразили общество на свободе, как организм человека поражает раковая опухоль? Ну, конечно же, воры в законе, как принято сейчас называть урок, и те, кто постоянно находятся с ними рядом. В тогдашней Бутырке это ощущалось сильнее, чем в каком бы то ни было другом российском централе. Здесь, как нигде больше, арестант ощущал себя именно в тюрьме, а не в следственном изоляторе. Порядочному человеку, простому бедолаге или истинному босяку, что в принципе одно и то же, жилось за её сырыми стенами куда спокойнее, нежели некоторым крученым коммерсантам и жирным бобрам в роскошных хоромах на свободе, и дышалось в прокуренных камерах намного легче, чем в шикарных офисах и кабинетах с кондиционерами.

У кого власть, у того и деньги, ну а кто платит, тот и заказывает музыку. С незапамятных времён эта аксиома, более близкая политикам, нежели ворам была взята урками на вооружение, и, стоит заметить, произошло это не вчера и не десять лет назад. Так, что в Бутырском централе, почти все мусора, от простого дубака до офицеров, с большими звездами на погонах, помимо своей зарплаты ели ещё и из воровской кормушки.

Некоторым вещам, происходившим порой в его стенах, мог бы удивиться кто угодно. Ну, посудите сами: днём тебя истязают и морят, как врага народа, а ночью те же лица предоставляют тебе все запрещенное режимом содержания, что только может пожелать узник в тюрьме: наркотики, спиртное и даже женщин. Но не все арестанты, будь они даже сродни десяти Крезам, могли пользоваться этими благами, равно как и не все менты предоставляли их им. Этот, в какой-то степени, подарок судьбы был исключительной прерогативой избранных, то есть тех, у кого не просто водились деньги, а кому менты могли безоговорочно доверить свою карьеру и дальнейшее благополучие.

И за своё почти двухгодичное пребывание в Бутырке я не помню, чтобы кто-нибудь из мусоров пострадал из-за того, что его предал бродяга. По своей глупости, жадности или неосторожности некоторые из них палились, такое бывало, но случалось это не по вине босоты.

Так что в тот день я зря переживал и волновался за маляву. За ней пришли или, вернее, пришли за нами обоими.

Уже минуло больше двух часов с тех пор, как закончилась вечерняя проверка, близилась полночь. Я всё ещё бил пролетку по хате, когда услышал вдруг противный, тихий писк и скрежет ржавого замка. Я даже улыбнулся, моментально сообразив, что дверь отпирают через марочку, но движения не прекращал, продолжая тусоваться взад-вперед и делая вид, будто ничего не происходит. «Надо же, – пронеслось в голове, – легавые решили провести меня на этой мякине! Умом они тронулись, что ли?» Им ведь было прекрасно известно, что я старый тюремный волк, в свое время битый ими же не раз и не два.

Пока я думал и прикидывал, что к чему, дверь открылась, как и должна была открыться по сценарию мусоров – тихо и внезапно. На пороге появился знакомый мне офицер, дежуривший обычно на малом спецу (в том корпусе дежурили одни только офицеры, потому что там сидели урки), корпусной моего корпуса и попкарь-старшина. Я внезапно остановился посреди камеры, будто меня оглушили обухом по голове и, продолжая делать вид, что визит этой делегации застал меня врасплох, открыл рот и по-идиотски заморгал глазами.

Сцена явно удалась. Все трое молча стояли в проёме двери, как восковые изваяния в музее мадам Тюссо и, ухмыляясь до ушей, глядели на меня так, как будто они были великими изобретателями.

Пауза длилась не больше минуты. Первым, как и полагается, щекотнулся офицер. «Зугумов, на выход!» – почти выкрикнул он, пряча улыбку и хмуря тонкие, почти женские брови. «Давай, давай, пошевеливайся, выпуливайся быстрее!» – тут же начали вторить ему оба попкаря, также пытаясь изобразить на своих физиономиях что-то серьезное и умное.

Я уже давно понял, в чём дело, но на всякий случай всё ещё продолжал играть роль придурка и недотёпы. Мало ли что будет дальше? Молча накинув на плечи куртку – единственную мануфту, имевшуюся в моём скромном гардеробе, которая валялась на нарах, и оглядевшись по сторонам, мол, не оставил ли чего, я вышел из хаты на продол и остановился, в мгновение ока, успев окинуть взглядом оба конца коридора.

Кругом стояла обычная и такая знакомая мне ночная тишина Бутырки, что я поневоле улыбнулся. Ещё через несколько минут я был уже в одной из воровских камер малого спеца, где, переведя дух, раскурковался, «ужалился» и, удобно устроившись на нарах, рассказывал ворам новости, которые поведала мне на свидании юная посетительница.

Перед утренней проверкой тот же офицер проводил меня до входа на малый спец, где нас встретил уже новый попкарь, который и повёл меня в камеру. Когда мы завернули в коридор того корпуса, откуда меня вывели в полночь, дубак спросил, из какой я хаты. Я вдруг решил разыграть один дешёвый трюк, а вдруг пролезет? «Вот из этой», – показал я на стенной проём между камерой, где вчера сидел я, и той, где находился мой сосед. Мент молча открыл соседнюю хату, запустил меня в неё и тут же закрыв за мной дверь, ушёл. Говоря откровенно, я не ожидал от мусора такого ротозейства.

Оглядев камеру пристальным взглядом, я ещё раз убедился в том, что она точная копия моей, с той лишь разницей, что в этой туалет был расположен слева от двери. В глаза сразу бросились идеальный порядок и уют, который порой из ничего может создать себе истинный арестант. Пообвыкнув через минуту, я понял, что и свет здесь чуть мене яркий.

Слева от входа на дальних верхних нарах лежал арестант. Я мог дать голову на отсечение, что он не только не спит, но и пристально пасёт за мной из-под бушлата. Ну что ж, я его понимал, сам, наверное, поступил бы точно так же, поэтому и давал понять всем своим видом, что я не какой-то там заблудший фраер, а КОТ – коренной обитатель тюрьмы.