Жизнь словно зебра полосата —В ней много черно-белых дней,И, хоть, давно узнала это —Не стало легче мне, поверь.Полгода счастьем наслаждаласьЯ каждый час, живя тобой,И думаю, не ошибаласьЯ в том, что счастлив ты со мной…Да, оба мы тогда любили…Не знаю, как случилось вдруг,Я по твоей вине, любимый,Попала в темно-серый круг…Жизнь, как мозаика ложится,И снова красками блеснет,Но помни: и тебя каснетсяТот мрачно-страшный поворот…И вот тогда меня ты вспомниИ знай, что тоже я прошлаМучительную смерть надежды,Смятенье сердца и ума.Ползти к черной воде уже совсем не хотелось – я и тут смогу спокойно замерзнуть, ни к чему эти лишние хлопоты. И зачем я сюда только приехала? Чтобы сейчас превратиться в ледяную глыбу назло чужому мужику?
Холод стал проникать в обездвиженное тело все настойчивее и настойчивее. Еще немного и бикини совсем к телу примерзнут. Жаль, что у меня на теле напрочь отсутствует волосяной покров, вот был бы кстати. Опять послышалась какая-то возня и ругательства мужа, потом дико взревела машина и понеслась куда-то прочь, скорее всего, с моим мужем за рулем. Что это за раннеутренняя поездка? Может, что-то вроде зарядки?
Я чувствовала, как холод победоносно овладевал одной частью тела за другой и сопротивляться этому не было ни сил, ни желания. Еще совсем чуть-чуть и я окончательно окоченею, жаль, что не стану Снегурочкой или Снежной Королевой, хотя бы посмертно. Конечно, меня найдут, удивятся, наверное, почему я тут потерялась в ста метрах от дома, и скорее всего, сочтут мой поступок за дурную блажь загадочной темной русской души. А девочки мои, крошечки мои родные станут круглыми сиротками, будут жить и расти никому ненужные и никем не любимые.
Сердце сжалось от слезной муки, ведь я так люблю их, что не в силах бросить на произвол. Ну, какое право я имею умирать ради себя? Мама – я, мама, а потом уже женщина, жена, рабыня или домохозяйка. Как не тяжело, но придется признать свое поражение и перед собой, и перед пьяным супругом.
Если бы машины могли говорить, то люди бы услышали, наверное, много жалоб и критики в свой адрес. И слава Богу, что этого им не дано. По визгу возвращающейся машины было понятно, что Одвард уже задушил руль и теперь, как бешенный слон, топчет то газ, то тормоз.
Надо подождать еще немного, чтобы человек остыл от неудавшейся погони и уснул, и тогда я потихоньку зайду, заберу свои вещии, документы, и куда-нибудь «убегу, улечу, испарюсь…». Единоборство с холодом достигло своего аппогея – в теле не осталось ни капельки тепла. Ладно, как это не прискорбно, но пора возвращаться. Последние десять метров я шла особенно осторожно и почти равнодушно. Адреналин рассосался, тело одервенело, а голова устало позванивала своей пустотой. Я замерла у входной двери, прислушиваясь к тишине и пытаясь на слух определить ситуацию в доме. Гробовая тишина. Ни звука. Интересно, а дверь на замке? Я осторожно нажала на ручку, – дверь легко поддалась и открылась. Тихонько, словно вор, я прошла в гостинную, стараясь как можно дальше держаться от двери в спальню, в которой по моим расчетам должен был спать муж. И тут, в скупых предрассветных сумерках, я увидела до боли знакомую, необъятную…черную… спину. Сомнений не было – это был мой муж собственной персоной. Он сидел за компом и, скорее всего, просматривал новинки порносайтов. Резко развернувшись ко мне, Одвард припечатал меня взглядом к полу с такой силой, что я остолбенела и не могла даже пошевелиться. Суровым голосом Ангела Смерти он спросил, где я была.
Наверное, именно так Отелло спрашивал Дездемону «молилась ли, ты на ночь, Дездемона?», заранее приговорив ее к смерти. У нее, конечно, тоже был муж, и тоже иностранец, но общались они, все-таки, на одном языке. И, что в итоге?
Я не могла объяснить на норвежском, где я была… А где, по его мнению, я могла загорать в декабре с полчетвертого утра? Столбняк, случившийся со мной от неожиданности, улетучился и я пошла искать дорожную сумку, чтобы складывать в нее вещи. А Одвард продолжал свою каннонаду. Его особенно бесило мое безразличие и невозмутимость. А чего мне заморачиваться, если я все-равно ничего не понимаю из того, что он тут кричит. Видно, Одвард смекнул, что это, действительно как-то глупо с его стороны расспыляться в одиночку, да еще с нулевым эффектом, потому что в какой-то момент своего нескончаемого ора он, вдруг, перешел на членораздельную внятную речь, пусть и с ядовитой интонацией. «И тут Остапа понесло…». Повернувшись ко мне всей мощью своего тела, угрожающе наклонившись вперед, как для броска тем же телом, с опухшим лицом и воспаленными глазами, горящими жгучей ненавистью, Одвард медленно надвигался на меня, испепеляя взглядом и выплевывая обвинения мне в лицо: лесбиянка! эгоистка! проститутка! ненавижу его родственников и родителей! мечтаю о его смерти! смотрю только русский тв-канал!. По моему выражению лица дорогой муж понял, что цель, в основном, достигнута и снова перешел на диалект, продолжая громыхать всевозможными ругательствами в адрес моей страны и меня лично.
Ну, что ж, я готова – готова принять брошенный мне вызов.
Откуда ему было знать, что в далеком пионерском детстве моим кумиром была Зоя Космодемьянская, которая гордо стояла на эшафоте перед фашистами и достойно приняла смерть за свои убеждения.
