Вот стол, за которым старший копирайтер ASAP Герман Третьяковский проработал восемь лет.Стол, забитый скриптами, брифами и бодитекстами.Суетными мыслям и надеждами,Маетой, пеной дней, всемерной изменчивостью,Комментариями, фидбэками, итерациями, промо-акциями, срочными заданиями, крайне важными челленджами, митингами и тендерами.Днесь покидаю тебя.Днесь выбрасываю все лишнее и остаюсь наг перед Великим Отцом, чтобы служить целям его.Днесь передаю тебя другому пустым, как в день творения.Без зависти и скорби, но с благодарностью,Прощай, Бывалый.Уже дрейфуя сквозь агентский оупен-спейс к лестнице с денежным деревом, Герман был остановлен запаренной Трушкиной:
– Герман, ты чего? Совсем, что ли? Я в шоке.
Безвольная и нелепая, она била хвостом.
– Все, Марина. Я больше не ваш.
– А текст для «Экстрим-объема». Можешь хотя бы дописать?
– Я увольняюсь, понимаешь? – И затем победоносно: – Мне плевать на «Экстрим-объем».
Трушкина смотрела и переваривала. До нее доходило – медленно, но доходило, – что сотрудник уходит из-под ее контроля. Наконец она сделала последнюю рефлекторную попытку задержать его:
– Мы что, даже не отметим?
– Нет.
Тогда траффик-менеджер порывисто прижалась к Герману:
– Герман, ты такой хороший. Такой добрый.
Третьяковский чувствовал это плоское сиротское тело и невольно ощутил сожаление.
– Мне тоже все надоело ужасно, – жаловалась Трушкина, пачкая слюной его белый мериносовый свитер. – Уволиться бы, сил никаких. Хочу в Крым, к маме.
От своих столов повставали и потянулись к прощавшимся агентские зомбяки: Лелик и Болик, дизайнеры Куприянов и Кошкина, арт-директор Барбаков, помятый копирайтер Глеб Фуко и стратег Митя Порываев. Вдали тенью прошла и помахала рукой Саша Борисовна Шишунова. Это была настоящая массовая сцена исхода Моисея из племени Израилева.
– Что же теперь с нами будет? – неожиданно спросила Кошкина, толстая девочка с розовыми волосами. – Раз последние столпы уходят.
– Правильно делаете, Герман Антонович, – максимально крепко пожимал ему руку Ваня.
– Ну, ты же быстро найдешь себе работу?
– Возвращайтесь, если что.
– Да нет, зачем ему такого желать? Уж лучше вы к нам, да, Герман? – грандиозно шутил Фуко. – Как там говорится… заезжайте к нам на Колыму?
– Ага, пишите письма.
– На свободу с чистой совестью.
– А нам тут на асаповских рудниках…
– До седых корней.
– Кхе-кхе.
Они все были в том возбужденном состоянии, в котором пребывают родственники покойного на похоронах.
Уже на пороге Пророк обернулся и, в последний раз окинув взглядом оупен-спейс агентства ASAP, произнес про себя следующее:
«Мне грустно оставлять вас, овцы, без пастыря. Но я буду рядом. И вернусь, обещаю. Вернусь, чтобы вывести вас отсюда».
Он спустился по лестнице и ступень за ступенью сошел с крыльца, похожего на капитанский мостик.
В песчаных степях аравийской землиКусты толстяника росли,Молились в той тени повстанцы,Готовясь к бою с силой тьмы.Без кулеров иссохли губы,И Кошкина в лохмотьях потянулась было,Чтоб сочный денежного дерева листокИспить.Глава отряда, Герман,Остановил ее, сказав,Что древо то мышьяк питает смертоносный,Мол, рано нам еще о смерти думать,Мол, крепись,Последний бой грядет, бой за свободу.В дрожащем знойном воздухе мелькалиСлепящий в золотых одеждах Роджер,Закованная в латы Шишунова,И Патрик на свирепом кабане,В руках ощеренной дубиной помавая,Звал на расправу бедных беглецов.За ними строй эккаунтов/клиентов,И призраки прошедших фокус-групп,Мирьадами сомкнувшись, ждал приказа.Спокойно Герман речь держал перед отрядом:«Лелик, Болик, Кошкина-малышкаИ пьющий пиво вечерами Глеб Фуко,Вы правый фланг храните пуще жизни.Художник Барбаков, что в раскадровкиУшел вместо холстов батальных,И ты, подавленный и бледный Порываев,От брифов с раскаленной головой,Вы отвечаете за то, что слева.В арьергарде на провианте Трушкина,Которой все еще доверья нет.Со мною знаменосец ДимаИ перебежчица Жульетта,А также благородный Куприянов,Который как-то чуть не выбросил экран,Услышав, что его предать пытались,Пересадив в то место, где халтура,Была бы всем видна.Мы плотным кулакомУдарим в их непрошибаемые стены!ПускайС Отцом Великим на устах в ВалгаллуНесутся наши души,НикогдаИм волю не отнять и не уволить,Ни хитростью и ни обманом,Ни референсов стрелами,Ни бесконечных комментарьев трескотней!Вперед же за звездой восьмиконечной!И вот мы с криками «Lo Deus volt!», как лава,Несемся на щиты.И вижу пред собой я,Как Роджер сквозь забрало свой зрачокПрикрыл, предвидя ужас предстоящей сечи…– Антон? – Зоя Ильинична удивленно смотрела через приоткрытую дверь. Ее глаза с остреньким взглядом, все еще обведенные тутовым соком, стали похожи на пуговки мелкого грызуна, выглядывающего из-под лопушины. – Почему ты не в Питере?
