Смотритель не принимает решений. Его задача – адаптировать и потом раз в год проверять, все ли в порядке и не нужна ли какая-то помощь. Все решения подопечные принимают сами, и они вполне вольны исчезать навсегда, если им так захотелось, молча и без объяснений.
– Зачем тебе друг, от которого не получается радости? – спросил как-то Юджин, выслушав долгую и пространную жалобу Чарли на давнего школьного друга, который чем-то обидел по мелочи, уже и не вспомнить, чем.
– Не всегда же не получается. А люблю я его всегда.
Явно не согласившийся Юджин пожал плечами, но ничего не ответил, чтобы не спорить. Знал, что спорить Чарли не любит, а любит он книжки, костры и долгие ночные прогулки. А еще лошадей и собак. А еще смотреть на летние звезды с балкона. А еще… Надо же, сколько всего про него знал этот странный друг, простая чистая сила огня и света. Как пришел, так и ушел, даже ничего не сказав. Что же, наверное, имея дело с чудовищами, нужно просто это учитывать. Даже музыка может уйти, что уж тут говорить обо всех остальных.
– Спасибо, что был со мной, – шепчет Чарли, прежде чем скрыться в подъезде. Будто бы где-то в этой ночи кто-то может его услышать. Хотя в этой – в этой, пожалуй, да.
Туман собирается за окном девятого этажа ближе к рассвету. Вежливо ожидает, что его впустят, пытается постучаться, чертыхается и пролезает в приоткрытую форточку.
Чарли уснул прямо там, где упал «полежать всего пару минут»: на краю дивана, в неудобной позе, в обнимку с тяжелым гитарным кофром. Йоханнес, всего на мгновение раньше Нила просочившийся через дверь, уже накрыл Чарли одеялом и теперь пытается осторожно приподнять его голову, чтобы просунуть подушку.
– Вроде не разбудил, – шепотом произносит он, выдыхая. – Надо бы последить за ним какое-то время. Совсем умотался, бедняга.
– Да уж. Значит, завтра приду пораньше.
– Ага, и я тоже.
Александра Зволинская
Клуб любителей жить
– Когда я сплю, мой ангел-хранитель играет на банджо, – сказала Бет в их самую первую встречу и изменила мир навсегда.
Ник потом долго расспрашивал: почему именно банджо? Странный все-таки инструмент для ангела, ему бы что повозвышенней – арфу там, флейту. На худой конец, гитару. Благородное что-нибудь.
– Банджо, – торжественно заявила Бет и отправилась доставать из серванта парадные чашки. – Потому что ему так нравится. И мне нравится. Если стану ангелом, обязательно тоже буду.
Когда Ник впервые попал в гости к Бет, она еще ходила сама.
Ленни привел его тогда практически за руку. Грузного, неопрятного, с потухшими глазами – развод, пустой дом, зима. Жить не хочется, хочется провалиться, куда – не суть важно.
– О, – присвистнул Ленни, с которым они тогда вместе играли легонький рок в любительской группе. – Ну-ка идем-ка, хочу тебе кое-что показать.
Дальше был контрольный звонок:
– Бет, к тебе можно? Да, у меня тут… Ну, как всегда. Да нигде не беру, сами приходят. Не иначе как тебя ищут, – усмехается, на несколько секунд замолкает. Смеется в голос, добавляет: – Да, сока прихвачу, а чего еще? Да, да, хорошо. Жди минут через сорок.
Ник ожидал увидеть кого угодно: девушку Ленни, какую-нибудь красотку, небесплатно утешающую пропащих, психотерапевта, гадалку, в конце концов. Но не это.
* * *
В квартире у Бет пахло цветами, в меру сладко, совсем не навязчиво. Очень легко.
Здесь и вообще все было легко, особенно сама Бет.
При росте метр пятьдесят пять и фигуре, крайне далекой от худобы, Бет умудрялась буквально летать по дому, почти не касаясь пола. Никаких шаркающих тапочек и тяжелых шагов, а чьи это костыли пристроены за дверью в прихожей так, чтобы их почти невозможно было заметить? Да кто же их знает. Точно не ее, факт. Все, что здесь есть тяжелого, – не ее.
– А вот его ангел, – Бет тыкает пальцем в Ленни, – предпочитает играть на трубе. Очень по-ангельски, ты доволен?
Ник оторопело кивает. Ленни заливается краской. Бет снимает с плиты засвистевший чайник.
– Бет, ну не так же сразу. Первое правило клуба, забыла?
– Никому не рассказывай, – смеется Бет, не сводя с Ника глаз. – Не забыла, конечно, но для чего бы еще были правила, если не для того, чтобы их нарушать?
И в этом вся Бет.
Ей семьдесят девять, и ее тело, очень долго державшее оборону, начинает сдаваться. Врачи говорят, возраст, сколько же можно летать? Бет говорит, что еще полетает, и провожает любой самолет жалобным взглядом, который никто не увидит, потому что, обернувшись, Бет опять улыбнется.
В пилоты Бет так и не взяли, хотя она очень хотела. Спохватилась поздно, ближе к пятидесяти, и, конечно, не прошла медкомиссию. Но обожала летать пассажиром, не пропускала ни одного летящего над ней самолета и время от времени звонила Майку, не без влияния ее беззаветной любви ставшему профессиональным пилотом. Майки, мол, возьмешь меня посмотреть? И Майки выпрашивал для нее пропуск на летное поле. Бет могла часами наблюдать, как прилетают, грузятся и улетают самолеты, пока Майк, бывший двоечник и балбес, любивший только Бет и ее уроки литературы, не приходил извиняющимся тоном сообщить, что начальство просит его убрать наконец с поля постороннюю тетку. Мол, погуляла и хватит.
– Значит, и правда хватит, – легко соглашается Бет, что-то тихонько шепчет и уходит следом за Майком.
Пока они едут домой, у Бет четырежды звонит телефон, и под дверью квартиры ее уже ждут: бывшие старшеклассники, давно уже здоровые лбы, а то и взрослые дядьки, их девушки, их друзья, их случайные встречные, которых почему-то невозможно стало не привести. Каждый день обязательно кто-нибудь явится и будет рассказывать.
Они сталкиваются друг с другом в дверях, невольно знакомятся, и в следующий раз некоторые приходят вместе. Или кивают друг другу, добрыми соседями расходясь каждый по своему делу. Их много, и когда-то в шутку они начали называть себя «клубом любителей Бет».
– Давайте, если уж так, у нас будет «клуб любителей жить», а? Мне как-то неловко, а так, по-моему, будет намного лучше.
Возражений ни у кого не нашлось.
– Первое правило клуба – не рассказывать ничего о клубе, – снова смеется Бет. – А то на вас, троглодитов, чаю не напасешься.
Бет смеется всегда. Что совершенно не мешает ей пятьдесят с лишним лет быть строгой «училкой», требовательно влюбленной в слова и учеников. Ее дети неизменно делятся на два лагеря: те, кто боится Бет, как огня, придумывая обидные прозвища, но не смея произносить их громче, чем шепотом, и те, кто, закончив школу, начинают ходить к ней домой. Майки вон, пока учился в летном, забегал чуть ли не каждый день, благо, жил совсем рядом. Приходил уставший, понурый, сонный, рассказывал, что тяжело, что, наверно, ошибся, что не потянет. Бет гладила его по голове невесомой рукой и говорила, что пятиклашки сегодня нарисовали ей на классной доске огромный самолет. Нескладный, конечно, зато совершенно как настоящий, и Бет не удержалась: подрисовала в окошке кабины его, Майка, лопоухий анфас.
