Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Потом её отца, партийного работника, перевели в соседний район, и мои тайные воздыхания окончились.
Толстогубое глуповатое выражение лица этой девочки не помешало ей, в отличие от нас, поступить в университет, и теперь, она, говорят, профессор каких-то звёздных, астрономических наук. О моей чистой невозможной любви, одноклассница, вероятно, и не догадывалась. Всего один раз, играя в школьном драматическом кружке роль Хлестакова из бессмертного «Ревизора», я нечаянно, и только один раз подержал её за руку, и этого чувства хватило мне на всю жизнь…
А эта лощёная стерва!!! Сначала заигрывала со мной, как с мышонком хитроумная лиса, а теперь вот: «Зачем пришёл?!»
Глотая обиду, я, ничего не объясняя и не оглядываясь, ломая кустарник, ринулся прямо в лес, в обход дороги.
Очнулся я только тогда, когда за красными от закатного солнца стволами сосен увидел странную картину: тётка Марья, поднявшись по-девичьи на цыпочки, приникла к моему, такому трезвому и рассудительному напарнику, в долгом-долгом поцелуе.
Дядя Миша стоял ко мне лицом и, вероятно, что-то заметил, потому что быстро снял с плеч её руки и кивнул в мою сторону.
Чтобы не оказаться ненужным свидетелем чужих тайн, я быстро спрятался за дерево и так простоял несколько минут.
Потом среди сосен уже никого не было, только равнодушный частокол горящих на солнце стволов да птичий невозмутимый щебет.
Петляя по лесу, я быстро вышел к машине и с удивлением увидел дядю Мишу, который спокойно, сидя на пенёчке, что-то чинил, ковыряясь отвёрткой в зубчатой блестящей у него в руках детали.
– Я думал, ты заночуешь на кордоне, а ты – вот он! – в его голосе не чувствовалось никакой тревоги: сидит, чинит машину.
Я, ни слова не говоря, полез на своё место в кабину. Меня душили злость и обида. Злость на «королеву Марго», и на самого, такого доверчивого, себя, и обида за Лёшку Лешего, которого так спокойно предавали его самые надёжные и близкие люди. Дядя Миша был моим кумиром, а Лёшку Лешего я совсем не знал, но почему же мне так горько и так обидно за него? Нехорошо. Ах, как нехорошо!..
С этими противоречивыми чувствами я и уснул.
Молодость беспечна и забывчива. Наутро я уже ничего не помнил, да и не хотел помнить. Может, всё мне просто привиделось в переполненном противоречиями юношеском сознании.
– Вставай, нас ждут великие дела! – дядя Миша дружески потянул меня за ногу, которая никак не хотела умещаться в кабине и всю ночь норовила высунуться в открытую дверь.
Сегодня с самого утра надо опять впрягаться в работу. Рядом с нашей шаландой, дожидаясь погрузки, стояла машина. Мужики, прибывшие за лесом, пошли размяться в кусты, и оттуда слышался их весёлый говор, справленный беззлобным матерком.
Что ж, надо, так надо! Я, причесав пятернёй взлохмаченные волосы, которые здесь неимоверно быстро росли, вылез из кабины и тоже пошёл за мужиками в кусты. В лесу тем и хорошо, что за каждым деревом гриб, а за каждым кустиком туалет.
В этот день работы нам привалило, как никогда. Мои приключения в лесу заканчивались. Надежда на пусть и скромный, но денежный расчёт подогревали мою душу. Вот получу деньги, обязательно куплю себе шариковую авторучку, они в то время только-только входили в обиход. Куплю несколько тетрадей. Отцу, как и договаривались, за то, что меня отпустил в лес, бутылку водки, ну, и себе, перед ребятами повыхваляться, бутылку коньяка и пачку папирос «Герцеговина Флор». Такие папиросы в нарядной коробке всегда курил наш школьный директор. Мужик хоть и невзрачный, а бабник порядочный. Об этом говорили все. Как по Гоголю: редкая молодая училка целой до середины учебного года долетала. Что с него? Холостому – всё можно. Как в той песенке, которую мы горлопанили на Бондарских улицах:
«Гибнет птица без полёта,А без почвы – корешок.Холостому жить охота.Холостому хорошо.Холостого не осилить,Он деньжонками сорит.И никто его не пилит,И за пьянку не корит»Там были ещё и другие слова никак не подходящие нашему полудетскому возрасту. Но мы – дети войны, нам – всё можно.
Пал Палыч, наш директор, был человек отходчивый. Однажды кто-то из наших ребят сбил снежком его знаменитую кубанку с голубой подкладкой. Он с улыбкой поманил пальцем обидчика. И когда тот подошёл, снял с него шапку, погладил по голове и по-свойски отвесил такого щелбана, что целую неделю на лбу у того шишка не проходила. Но зато в стрелковую команду определил. Тот теперь до сих пор где-то стреляет…
Вот подумал о приятном, а тут сразу Пал Палыч объявился. Кончается август, скоро в школу, и тогда – прощай вольница, прощай настоящая жизнь! И – эх! Лучше спать, чем работать, лучше работать, чем учиться. Вот кончу десятилетку, закину на чердак все книги, и на целину завербуюсь, или пойду в рабочие.
Оно потом так и вышло…
А здесь опять начинался новый день. В каждом листочке трепет жизни. Вот всегда так: в лесу тихо, ни ветерка, ни колыхания сосен, но каждый листик на кустике рябины трепещет, колеблется неизвестно от чего. Где-то я читал, что это играют на неслышимых арфах стихиали, духи леса. Значит, будет хороший день.
День и вправду выдался хороший, такой хороший, что лучше не бывает.
После погрузки машин дядя Миша велел мне нажечь углей. «Чтоб пыхали!» – сказал он, остругивая какие-то большие рогульки своим быстрым ножом с наборной рукоятью.
Жечь угли мне теперь сподручней всего: нарубил сучьев, которые потолще, чтоб не сразу сгорали и превращались в рассыпчатый пепел, а чтоб жар изнутри блюли. Сложил дрова домиком, подложил под основание щепы, и – костёр весело захлопал крыльями, запетушился, норовя взлететь. Но кто ж ему даст волю? Пока не уляжется, не затихнет первый порыв, подкладывать поленья подожду. Вот теперь можно. Осторожно подсовываю ещё одну порцию дров – «На, дорогой, ешь!»
Подошёл дядя Миша. Сказал:
– Подкинь ещё, и – хватит! Жди, пока прогорят.
Подкинул. Жду…
Затарахтел на дороге за дальним поворотом мотоцикл.
Подкатил Лёшка Леший. Поздоровкался. Вылез разминать ноги. Не без этого – выпимши, конечно, но трезвый. Подошёл и ко мне, подержался за руку, посмотрел на угли:
– Бери, давай! – это он уже дяде Мише.
Тот подошёл к люльке, нагнулся и вытащил мешок с какой-то живой тварью. Мешок пыхтел, шевелился, но других звуков не подавал.
Дядя Миша развязал мешок и вытащил оттуда сосунка-поросёнка, который теперь у него в руках, дёргаясь всеми частями тела, заверещал на весь лес, как работающая вхолостую бензопила.
– Ну, и что с ним делать?
– А то ты не знаешь, что? Я, от Марьи, чтобы этот фрукт не подавал голоса, в мешок пару горстей муки всыпал. Пусть теперь поорёт, прокашляется.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
