Этот вопрос и обсуждался со всех сторон Валентиной и Татьяной за закрытой дверью кухни.
Валентина дошла до одного из самых пикантных моментов последних дней, когда дверь отворилась и на кухне появился Колька, с некоторых пор чувствовавший себя неуклюже и скрывавший эту неуклюжесть лобовой атакой.
— В этом доме вообще-то меня кормить собираются? — спросил он, бесцеремонно прерывая упоительное сравнение достоинств Олежека с недостатками бывшего мужа Захарова.
На самом деле ему хотелось не столько есть, сколько полюбоваться выражением лиц Татьяны Алексеевны и матери. Застигнутые врасплох, они обе неловко замолчали, причем Танька подавилась дымом своей сигареты, а мать, покрасневшая от переживаний рассказываемого, принялась переставлять на столе кофейные чашки.
— Мог бы не врываться так, — недовольно заметила Валентина Ивановна. — Ты что, ничего не ел?
— Когда я мог? Вы же засели тут с самого вечера.
— Мог бы и потерпеть, — откашлявшись, подала голос Татьяна Алексеевна, горящий взор которой свидетельствовал о том, что он прервал их на самом интересном месте.
— Здрасте, Татьяна Алексеевна, — издевательски поклонился он. — Что-то вас у нас давно видно не было. Заходили бы почаще.
— Николай, прекрати счас же! — шикнула на него мать, вытаскивая из холодильника кастрюли. — Тебе чего греть? Котлеты? Или курицу?
— Да я уж как-нибудь кефирчиком обойдусь. Не хочу утруждать милых дам и отрывать их от обсуждения моего будущего отчима.
Татьяна, пытавшаяся отхлебнуть остывший кофе, поперхнулась, а мать чуть не выронила кастрюли.
— Ты что это несешь? — нахмурилась она.
— А что такое? Вы что, не собираетесь пожениться и осчастливить меня братиком или сестричкой.
— Тань, ты посмотри на него, — жалобно произнесла Валентина Ивановна, так далеко не заглядывавшая в будущее. — Ты чего такое городишь, дурак?!
— Бить некому, — отозвалась та, отряхивая брызги с кофточки.
— Теперь будет кому, — кивнул Колька, дав при этом «петуха». — Только ведь и я не пальцем деланный. На сдачу как-нибудь хватит.
— Господи, какую сдачу? Ты меня в гроб загонишь. Выбрось это из головы, слышишь?
— Не могу. Должен же кто-то в этой семье думать. На тебя, мать, к слову сказать, надежды нет никакой. Соображать совсем перестала. Нашла себе бандита и рада.
— Что?
Валентина, округлив глаза и прижав к груди кастрюлю, опустилась на кухонный диванчик.
— Да как ты смеешь, паршивец! Я же для тебя все… Всю жизнь. Всю душу вложила…
— Так, Коленька, давай-ка отсюда, — поднялась Татьяна, решив взять инициативу в свои руки. — Давай, иди за компьютер свой. Книжку какую почитай.
— Да что же это? В кои-то веки… По-человечески живу. Как баба… — причитала над кастрюлей Валентина. — Я же его обстирываю, бугая… Хоть немножко уважения… Всю жизнь ради него. Все же у него есть…
— Второго папы не хватало! — выкрикнул Колька, подталкиваемый в грудь Татьяной, которая трепетала от того, что оказалась в самом эпицентре семейного скандала.
— Я тебе хоть в чем-нибудь хоть когда-нибудь отказала, негодник? — громко вопрошала Валентина. — Что ж я, по-твоему, не человек? Мне и жизнь свою устроить нельзя?
— Смотря с кем! — в щель двери, придерживаемой Татьяной, снова выкрикнул Колька. — Ты хоть на минутку задумалась… задумалась, что ему от тебя надо? Мало в этом городе мужиков с больной головой, которых на старух тянет?
— Это кто старуха? — ужаснулась Валентина из кухни, усмотрев в этом еще большее оскорбление. — Нет, ты слышала? Он из меня уже старуху сделал!
— Закрой рот сейчас же! — потребовала Татьяна в щель, пытаясь прижать собой дверь. — Совсем, что ли, крыша поехала? Валя, не слушай этого сопляка. А ты мал еще рот открывать…
— Тебе же потом больнее будет. Что, думаешь, замуж позовет? Сильно сомневаюсь.
— Молчать! — грохнула кастрюлей об пол Валентина.
В наступившей тишине слетевшая крышка сделала замысловатый пируэт между котлетами и мягко на них же упала, как балерина на своего партнера.
— Все, хватит, — сказала Валентина Ивановна, поправляя дрожащей рукой прядь волос. — Наслушалась. Довольно. Спасибо, сынок, за слова хорошие, за заботу. Душевное материнское спасибо. Обрадовал! Будут теперь тебе и Интернет, и деньги на кино, и шиш с маслом. Все тебе будет.
Она прошла мимо застывшего Кольки и онемевшей подруги в комнату сына.
— Так, — произнесла она зловеще, осматриваясь.
Колька с недоумением смотрел на нее. Такой он еще свою мать не видел. Даже когда она ругалась с отцом. Это озадачивало, но не слишком пугало.
Через секунду телефонный провод, который вел к модему его компьютера, был яростно выдернут матерью.
— Вот так, родной мой! С этого дня никаких Интернетов! Ты живешь у меня в доме, так что будь добр держать свой ротик на замке! Ты понял?
— Мам, ты… — криво усмехнувшись, начал он.
— Ты понял?! — повысила она голос.
— Я-то понял, только от того, что ты тут провода рвешь, ничего не изменится.
«А ведь и правда, — подумала с отчаянием Валентина. — Господи, что же делаю-то?»
Когда-то она гордилась тем, что может найти общий язык с сыном, но теперь перед ней стоял совершенно незнакомый юнец, который не понимал ни ее саму, ни ее проблем. Когда они говорили в последний раз? Просто говорили? Рассказывали друг другу о делах, о чувствах? Сто лет назад. Чего же теперь ты хочешь от него?
Решимость гасла в ее глазах. Она почувствовала вину и оттого злилась на сына еще больше.
— Ты хоть раз подумал обо мне, Коленька? — голос ее задрожал. — Ты хоть раз поинтересовался, чем я живу? Ты же вот только ухмыляться можешь. Мать свою дурой считаешь. А то, что тебя эта дура родила, вырастила, обеспечила, это, значит, по боку? Только и слышишь: «Дай, дай, дай!» А мать лишь бегает на цыпочках, стелется скатертью. Отец твой сколько у меня крови выпил, а теперь и ты взялся?
— Валя, успокойся, — уговаривала ее подруга и попыталась увести из комнаты.
— А я тоже жить хочу! Понимаешь? Сделали из меня прачку-посудомойку! Я еще и старуха, оказывается!
Колька зло потупился, испытывая неловкость из-за присутствия Татьяны Алексеевны.
— А я не старуха! Понятно? Не старуха!
— Да как у тебя язык повернулся! — сделала свой выпад Танька. — Эгоист!
— Ну да! — взорвался Колька. — Теперь я во всем виноват! Я один! Ладно!
Он выскочил в прихожую, сорвал с вешалки куртку и вылетел за дверь.
Обе женщины остались наедине со зловещей недосказанностью тишины.
— Нет, ты видишь? — уже на кухне обратилась Валентина к подруге, сморкаясь в бумажную салфетку и собирая с пола котлеты. — Вырастила себе на радость.
