Книга Дневник первой любви - Светлана Лубенец

Я специально не стала вчера дописывать свою историю, потому что мне захотелось задержаться на том состоянии безудержного счастья, которое тогда испытывала. Оно, счастье, было огромным и всепроникающим. Оно заполнило всю комнату, где мы находились с Игорем вдвоем, и, мне казалось, сочилось золотыми нитями в дождь из щелей так и приоткрытого окна. В приподнятом и восхищенном состоянии я и заснула. Потом выяснилось, что медсестра вместе с обезболивающими таблетками дала мне то ли успокоительное, то ли снотворное.

Проснулась я в таком же ликующем состоянии, несмотря на сизую осеннюю хмарь за окном. Я весело сдавала белье, книги и прочие лагерные вещи, хотя при этом очень сильно прихрамывала, испытывая ощутимую боль в ноге. Ничто не могло испортить мне настроения: ни злобный взгляд Зои, которой вчера всыпали по первое число за шутки с ключами; ни расстроенный Ритин. Мне было странно, что Юлия Васильевна начала вдруг передо мной извиняться за нанесенную обиду. Не помнила я никаких обид! Я любила весь мир и все его составляющие, включая Зою и медсестру, которая поглядывала на нас с Игорем с большим подозрением. А мы с ним не могли наглядеться друг на друга и разомкнуть руки.

После обеда все на автобусе выехали из лагеря на вокзал. Потом ехали до Питера в электричке. Мы с Игорем опять сидели на рыжем вагонном диванчике вместе. Когда ехали в лагерь, болтали, помнится, о разных пустяках всю дорогу, теперь же молчали. Не потому, что нечего было сказать друг другу. Просто нам друг с другом было хорошо молчать. Я тогда поняла, что это большая ценность, когда с человеком хорошо молчать, когда молчание не в тягость. Если захочется, то можно, конечно, что-нибудь сказать, например: «Гляди, какое красивое дерево за окном!» – а можно тихо и молча сидеть рядом.

На соседних сиденьях расположились девчонки, среди которых были Зоя и Рита. Все они время от времени посматривали на нас не очень добрыми взглядами. Я положила голову Игорю на плечо и закрыла глаза, чтобы не видеть девчонок.

В метро мы стояли на эскалаторе друг против друга. Я на верхней ступеньке, а Игорь – чуть ниже. Наши глаза были вровень. Наши губы были рядом. Мы дышали одним вздохом.

– Молодые люди! – гаркнула в микрофон женщина, сидящая в кабинке на выходе с эскалатора. – Поднимите немедленно свои сумки, а то устроите нам тут катаклизм!

Мы не сразу поняли, что ее слова относятся к нам, но очнулись, рассмеявшись слову «катаклизм», и, как оказалось, вовремя. Мы действительно еле успели подхватить свои сумки, чтобы нас вместе с ними не выбросило с движущейся, распрямившейся в дорожку лестницы. В самом деле, мы могли устроить в метро «катаклизм», если бы не эта бдительная служащая.

Проходя мимо дома Игоря, мы наткнулись на его маман, возвращающуюся с работы. Мне сразу захотелось куда-нибудь спрятаться или просто сбежать. Но Игорь нес на каждом плече по сумке, и я не могла его бросить в таком глупом положении. Его мамаша, увидев нас рядом, остолбенела и позеленела лицом. Это было видно, даже несмотря на то, что на улице уже почти совсем стемнело.

– Ты все-таки здесь, девочка? – спросила она, будто бы я должна была остаться в лагере. – Мы же, кажется, с тобой обо всем договорились?

– О чем это вы договорились? И, главное, когда успели? – удивился Игорь.

– Это тебя не касается, – отмахнулась от него мамаша, смотря на меня с нескрываемой ненавистью. – И родители твои, девочка, мне обещали!

Чувствовалось, что ей очень нравилось называть меня девочкой, потому что это слово казалось ей ругательным, наверное, по сравнению с «мальчиком», каковым являлся ее сын.

– Мама! Что ты такое говоришь, не понимаю. – Игорь поставил на асфальт наши сумки и в полном недоумении уставился на свою мамашу.

– Зато она понимает! – И палец женщины с острым ноготком ткнулся мне в живот.

Я, конечно же, поняла, что нас с Игорем ждут нелегкие дни. Игорь тоже что-то такое понял, потому что сказал:

– Мама, я помню все твои странные намеки, которые касались Кати… все, что ты говорила мне… до лагеря… Так вот! Я тебе заявляю, что Катя – моя девушка, и я больше не позволю тебе сказать о ней ни одного дурного слова!

Игорь совершил очередной поступок, а мамаша захлебнулась негодованием (а может, чем-то другим). Я с восхищением смотрела на своего друга. Он человек поступка. Такие не часто встречаются в жизни. А Игорь поднял сумки, и мы пошли к моему дому. По дороге мы опять молчали, но на этот раз молчание было тягостным. На площадке возле двери нашей квартиры Игорь сбросил на кафельный пол сумки, посмотрел на меня долгим взглядом и сказал:

– Ничего не бойся.

– Я и не боюсь, – дрожащим голосом ответила я, и стало ясно, что я боюсь всего.

– Вот увидишь, все будет хорошо.

Я вспомнила, как ту же фразу в лагере говорила Юлия Васильевна Рите. Тогда я огорчилась, что мне никто не говорит таких фраз. Сейчас я поняла, что эти слова произносят тогда, когда на самом деле не уверены, что все будет хорошо. Я подумала о своих родителях, которые непременно примут участие в нашей с Игорем судьбе. Может быть, опять объединятся с его мамочкой. В общем, хорошо не будет.

– Будет сложно, Игорь, – сказала я и уткнулась лицом ему в грудь.

– Я люблю тебя, – сказал он.

И я подумала: он сумел уловить нужный момент. Почувствовал его, как я и хотела. Мне сейчас нужны были именно эти слова.

На следующий день мы пришли в школу вместе и сели вдвоем за мою парту. Это ввергло класс в шоковое состояние. Настька Шевченко, стоявшая в тот момент возле толстяка Борьки Товпенца, от неожиданности чуть не села ему на колени, потому что, похоже, ее перестали держать ноги. Бывшая моя подруга Наташка Погорельцева тоже совершенно растерялась и, чтобы скрыть свою растерянность, принялась абсолютно сухой тряпкой тереть абсолютно чистую доску. А Машка Калашникова пришла в кабинет чуть ли не самом последней. Она увидела, что ее место возле меня занято, но ничуть не огорчилась. Машка заулыбалась и без лишних слов села на то место, где обычно сидел Игорь. Мы так и улыбались втроем до начала литературы: я, Игорь и Машка.

С тех пор, как мы вернулись из лагеря, прошел уже почти месяц. Нам с Игорем очень нелегко противостоять его мамаше, которая все-таки объединилась в единый фронт с моими родителями и нашей классной Елизаветой Максимовной. Но все это, как говорится, уже совсем другая история. А та история, которую я хотела записать, закончилась, и я ставлю в своем дневнике последнюю точку.