Американцы самых различных возрастов, положений и склонностей беспрестанно объединяются в разные союзы. Это не только объединения коммерческого или производственного характера, в которых они все без исключения участвуют, но и тысяча других разновидностей: религиозно-нравственные общества, объединения серьезные и пустяковые, общедоступные и замкнутые, многолюдные и насчитывающие всего несколько человек. Американцы объединяются в комитеты для того, чтобы организовывать празднества, основывать школы, строить гостиницы, столовые, церковные здания, распространять книги, посылать миссионеров на другой край света. Таким образом они возводят больницы, тюрьмы, школы. Идет ли, наконец, речь о том, чтобы проливать свет на истину, или о том, чтобы воспитывать чувства, опираясь на великие примеры, они объединяются в ассоциации{142}.
А вот известный (и справедливо) отрывок, в котором де Токвиль указывает на разительный контраст между тем, как американские граждане объединились в рамках кампании против алкоголизма, и подходом к решению социальных проблем на его (Токвиля) родине[20]:
Можно представить себе, что если бы эти сто тысяч людей [члены Американского общества трезвости] жили во Франции, то каждый из них самостоятельно обратился бы к правительству с просьбой, чтобы оно взяло под свой контроль все кабаки на территории королевства{143}.
Де Токвиль нисколько не преувеличил страсть Америки XIX века к добровольным ассоциациям. Историк Марвин Оласки приводит следующий пример. Объединение, связанное с 112 протестантскими церквями Манхэттена и Бронкса, на рубеже XIX–XX веков распоряжалось: 48 фабричными школами, 45 библиотеками и читальнями, 44 швейными школами, 40 детскими садами, 29 сберкассами и кредитными обществами, 21 конторой по трудоустройству, 20 спортзалами и бассейнами, 8 диспансерами, 7 круглосуточными яслями, 4 домами с меблированными комнатами. И это еще не принимая в расчет деятельность столь же многочисленных католических, иудейских и светских объединений{144}.
В континентальной Европе, как справедливо заметил де Токвиль, никогда не было ничего подобного. Эдвард Бэнфилд в книге “Моральные основания отсталого общества” противопоставил “аморальную семейственность” южноитальянского городка, названного им “Монтеграно”, бурной ассоциативной жизни Сент-Джорджа, штат Юта. Похожий ландшафт, похожий климат, разные институты. В “Монтеграно” имеется лишь одна ассоциация: карточный клуб, в котором состоят 25 зажиточных горожан. Имеется, кроме того, сиротский приют, который содержат монахини из старинного монастыря, однако горожане не делают ничего, чтобы помочь приюту или отремонтировать обветшавшую обитель{145}. Увы, как и опасался де Токвиль, градус ассоциативной жизни в США заметно снизился.
Роберт Патнэм в своем бестселлере “Кегли в одиночку” привел длинный список показателей “социального капитала”, указав на его стремительную убыль в 60–70-х годах и в конце 90-х годов:
1) Посещаемость собраний для решения городских и школьных дел: уменьшилась на 35 %;
2) Отправление должности в каком-либо клубе или организации: уменьшилось на 42 %;
3) Участие в распорядительном органе какой-либо местной организации: уменьшилось на 39 %;
4) Количество членов школьных комитетов: уменьшилось на 61 %;
5) Средний показатель участия в 32 национальных объединениях (chapter-based associations): уменьшился почти на 50 %;
6) Количество членов мужских лиг боулинга: уменьшилось на 73 %{146}.
Теда Скочпол в работе “Затухающая демократия” (2003) напоминала, что в США пришли в упадок организации вроде “Элкс”, “Мус”, “Ротари”, да и мои друзья “Лайонс”, то есть все, кто столько сделал для объединения американцев с разным уровнем дохода и из разных классов{147}. Сходным образом (пусть с совершенно иных идеологических позиций) Чарльз Мюррей в превосходной книге “Порознь” (2012) объясняет, что упадок религиозной и светской ассоциативной жизни в сообществах рабочего класса – одна из главных причин снижения социальной мобильности и роста неравенства в современных США{148}.
