— Много крему продали? — осведомился он.
— Три банки.
— Гоните тогда еще шестьдесят рэ. И быстро, быстро в сортир, пока вас не замели!
Юридически-тюремных словечек он тоже из телевизора нахватался — одним глазом из-за «Незнайки» посматривал отечественные боевики. Китобойное лицо жадной Чупачупсихи налилось густой краской. Три сотни она взяла, но сумку в сторону Седельникова швырнула с такой злостью, что та подпрыгнула по кривой, накренилась, зевнула драной молнией, и желтенькие коробочки градом посыпались на грязный асфальт. Уже во время нашего спора с Чупачупсихой поднабралось достаточно зевак. Теперь уж все кому не лень, бросились подбирать коробочки и совать в сумку. Когда сбор закончился, сумка показалось мне более худой, чем в моей квартире или даже чем у Чупачупсихи за ящиком. Но главное, я услышала смех. Знакомый такой смех — ехидный, сухой, сипловатый. Я тогда его расслышала, когда Цедилов с несчастным лицом пытался собирать коробочки, а они все катились, он подбирал их и снова ронял. Жутковатый смех! И слышала я его где-то совсем недавно. Между тем в толпе зевак не было видно ни одного знакомого лица. Я обернулась. Никто не стоял за моей спиной. Зато я увидела ограду Фокинского рынка, а за ней какое-то здание. В закатном свете сияла щегольская вывеска «Ткани Европы». Магазин, где трудилась менеджер Харлампиева… Вот оно! Да это же Бек смеялся! Только где же он?
Пока я вертелась по сторонам, были подобраны последние коробочки и разбрелась жидкая толпа. Даже Седельников куда-то исчез — неужели устыдился? Мы с Цедиловым отошли от торговок. Он все поглядывал на асфальт, не завалялась ли где коробочка. В бауле был явный недобор. Мусору валялось кругом много, как всегда на подступах к большим рынкам, но ничего не виднелось подходящего, желтенького. Цедилов только вытащил из-под моего каблука какую-то большую глянцевую бумажку и вежливо подал мне:
— Не вы ли выронили?
— Нет, — поторопилась я ответить, хотя бумажку сразу узнала. Это был проспектик Бека, из тех, что лежали у него в приемной. Откуда он здесь? Проспектик свеженький, ярко-лакированный, тогда как весь окрестный мусор страшно запылен и затоптан…
— Вы знаете этого… человека? — спросил Цедилов, наблюдая, как я листаю проспектик.
— Знаю. По-моему, обыкновенный шарлатан. Дешевые трюки!
— Я бы не стал так его уничижать. Он страшный. Лучше не попадаться на его дороге. Если уж он вас выбрал… Почему вы смеетесь?
— Да ведь он мне то же самое про вас говорил. Страшнее вас зверя нет!
Цедилов улыбнулся кротко и слабо:
— Да, он такой! Он всегда лжет. Обещайте мне прямо сейчас, что не будете больше с ним встречаться. Он изобретателен и назойлив, поэтому ни за что, ни под каким предлогом…
Ну уж нет! С какой стати я буду обещать что-то первому встречному? Даже если он и не маньяк (а это еще не доказано!). Что же касается назойливости… Какой он мне советчик? Я сама знаю, что к чему. Я сама, может быть, к этому Беку больше не пойду. Вон и боль в боку, о которой я почти забыла, снова чувствуется… К черту Бека! И Цедилова к черту!
— Ничего я обещать не буду, — сухо сказала я маньяку. Он вздохнул очень серьезно:
— Хотя бы имя мое запомните. Агафангел. Геша, но лучше Агафангел.
— Эй, девушка! — раздался со стороны старушечьих торговых рядов густой женский баритон. Цедилов прислушался:
— Это, кажется, вас?
Я повернулась и увидела, что золотая баба, как жар горя своей чешуей, отчаянно машет мне руками.
— Эй, девушка! Минуточку! А кто крал-то?
Я пожала плечами и пошла в сторону троллейбусной остановки.
Хорошо, запомнить можно. Агафангел. Агафангел. Агафангел.
Глава 9. Рога и копыта— Макс, детка, уже так поздно, а ты еще не выехал! При теперешней криминогенной обстановке…
В трубке послышался сначала деликатный вздох, затем решительный выдох.
— Мам, я наверное, сегодня у бабушки останусь. Географию я исправил. На четверку! В общем, нормально все, не волнуйся. Бабушка на радостях пирог испекла, яблочный, «Нищий студент» называется. Помнишь такой? Вот-вот! Так что гуляем…
— А химия?
— Химия — дело наживное. На днях еще одного «Студента» выбью с помощью дяденьки Менделеева. А ты как? Что, с вариантом облом?
— Не смей говорить со мной в подобном тоне! Никакой не облом. Я просто соскучилась.
— Ну, тогда я на днях… Как только Барбос окропит бабушкины туфли или сожрет пеларгонию, мы нарисуемся оба. Ну, пока…
Опять одна! В той квартире, где днем мне так не хотелось умирать, теперь было плохо и невесело жить. В кухне на столе немым укором возвышалась горка никому не нужных помятых котлет, которые пережили столько приключений. Все глупо и бессмысленно… И бок ноет.
Я подошла к зеркалу и задрала край кофточки. Боже! В том месте, где меня касалась рука Гарри Бека, краснело странное пятно, похожее на несильный ожог. Отчего бы? Неужели Бек к электросети подключается? Или действительно какая-то чертовщина?
Я помазала бок синтомициновой эмульсией, сникшие было мысли и предположения взвихрились в моей голове буруном. Сейчас я мало верила в могущество и свирепость Агафангела Цедилова. Он так кротко пережил и обсыпание песком, и удар помидором. Он имел кучу возможностей совершить свое черное дело в моей квартире, но и не подумал мне навредить. Может быть, я не настолько красотка, чтобы?.. Ну уж нет! Я хороша собой! И Цедилов назвал меня прекрасной, и даже Бек… А что, если именно Бек причастен к исчезновению женщин? Заманивает вроде бы для диагностики в черную комнату, душит в объятиях и сжигает заживо своим электрическим темпераментом? А одежки — на березки. Прямо-таки детская страшилка! Нет, это ерунда. Менеджер Харлампиева вышла из дверей магазина и даже не дошла до «Форда». А Лара Роллинг, та вообще пропала в пятом часу утра. Неужели Бек круглосуточно дежурит? И Гайковы, люди приличные и состоятельные, это терпят? Тут что-то не так. Одно ясно: Бек в это дело замешан или знает что-то. И Агафангел Цедилов знает. Они оба знают, к тому же пугают друг другом, и какая-то у них странная вражда…
В ту ночь во сне я видела, как черный человек и белый человек лезут ко мне в окно, а в руках у них по стеклянному шару с привязанными на манер ярлыков записочками «Я люблю тебя, Юля!» Они обещают лечь на рельсы и долго швыряют друг в друга соленые помидоры и баночки с кремом. Бок тоже ныл всю ночь.
Утром я уже была уверена, что в моих руках нити ужасной тайны. Кошмар моего положения состоял в том, что сунуться к кому-нибудь со своими подозрениями и не вызвать уверенности в умопомешательстве было невозможно. Что уж говорить о милиции, если Наташка, особа достаточно легковерная, считает меня нездоровой и водит лечиться к шарлатанам. Шарлатан этот — тип весьма подозрительный, но Наташка-то этого не знает!
