– Брось, – его глаза цвета выцветшего неба мгновенно превращаются в плоские кусочки бирюзы, он все еще улыбается, а они уже не хотят. – Ты же тертый калач и наверняка что-то услышал или увидел. Колись.
Но я упираюсь. Мои глазенки чисты и правдивы, а ушки горят двумя фонариками. В конце концов, он приходит в бешенство. Его бархатистый голос обретает силу и таранный напор бронебойного снаряда.
– Так ведь мы и на тебя можем убийство повесить. Это нам без проблем. Считаешь, что если ты – бывший опер, то и взятки гладки? Заблуждаешься. Все будет с точностью до наоборот. Посадим как подозреваемого к уголовничкам и объясним, кто такой… Смекаешь, что зеки с тобой сделают? Был Королек, а станет – петушок.
Я умоляюще прижимаю ладони к груди.
– Какой мне смысл придерживать информацию? Рассуди. Я сам кровно заинтересован в том, чтобы убийство было раскрыто.
«Есенин» как будто смягчается. Какое-то время он еще бьется со мной, но, уразумев, что на меня где сядешь, там и слезешь, сменяет гнев на милость и доверительно делится печалью:
– Пойми. По городу слухи ходят, что началась война кланов. Журналюги, туды их растуды, такое строчат, что читать жутко. Начальство обещает шкуру содрать, вынь да положь убийцу немедленно. Так что сейчас мы в дерьме и в жутком цейтноте. По показаниям свидетельницы – нашлась такая – незадолго до взрыва возле джипа крутились мальцы и, заметь, пролезли под машину. И вроде шофер их шуганул. Так вот, этим пацанятам ничего не стоило присобачить к днищу джипа взрывчатку… Кстати, – цедит он не слишком охотно, – есть для тебя любопытный фактик: почерк у киллера характерный. Взрывное устройство самодельное: пластид и гвозди в придачу – чтобы, сам понимаешь, умножить поражающий эффект. Срабатывает от вибрации при запуске мотора. Причем, что интересно: перед взрывом возле машины обычно шныряет ребятня. То ли у киллера своя босоногая команда, которая взрывчатку пришпандоривает, то ли первых попавшихся шпингалетов использует, дает на жвачку, а они рады стараться. За последние три года таким макаром с десяток челобутиков на небо откомандировали. В том числе… ты уж извиняй… сынишку твоего. Еще раз извини, браток, из песни слово не выкинешь.
– Это точно?
– Как в аптеке.
– Спасибо.
– Не за что, – отвечает он кисло, а глазенки так и впиваются в меня голубенькими иголочками.
Но вместо того чтобы рассиропиться и распахнуться, я – в который раз за последние полтора года – погружаюсь в то треклятое утро, когда погиб Илюшка…
Не дождавшись от меня откровений, «Есенин» принимается сетовать на паскудную жизнь. Я поддакиваю и сочувствую. А между тем думаю: «Ты же сам, сучонок, сотрудничать со мной не захотел. И догадываюсь, почему: Кот купил тебя с потрохами. А теперь, когда «спонсор» окочурился, ищешь, кому бы подороже продаться: родне Кота или Принцу. Или кому-то третьему, если больше заплатит. И чьим рабом ты станешь, еще неясно. Так что хрен тебе, а не компромат, милок!»
Когда выбираюсь из коттеджа, вечереет. Небо еще голубое, со слабой примесью синего, а на земле уже властвует тусклая синева. Усаживаюсь в «ауди», но отчаливаю не сразу: дрожат руки – всего из-за одной фразы, вроде бы между прочим произнесенной «Есениным».
Снова пересекаются наши пути – мой и киллера, взорвавшего Илюшку.
ТЕПЕРЬ МОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ОБРЕТАЕТ ИСТИННЫЙ СМЫСЛ. Я обязан найти и уничтожить этого гада, даже если сам не останусь в живых. Весь мир для меня сузился до слепящей точки, в которой, как мишень в прицеле, – этот ублюдок. Он или я – третьего не дано.
* * *
Пока в верхушке Котовской монархии разброд и шатание, я пользуюсь полной свободой, делаю, что хочу и ни перед кем не отчитываюсь.
Сегодня первым делом занимаюсь своей «копейкой» – что-то в ее недрах стало стучать и греметь, точно там замахала кирками сотня бешеных гномов, отколупывая по кусочку на подарок Белоснежке.
Заворачиваю в мастерскую Гудка – приятеля детства, его адрес дал мне Щербатый.
Автосервис Гудка – времянка, которую разве что для красоты слога можно назвать ангаром. Перед ней толпятся обездвиженные авто. Одна немощная машинешка, точно хворая лошадь, висит внутри, бесстыдно демонстрируя всем желающим свою истинную сущность, спрятанную за эффектным забугорным экстерьером. Лечат ее отечественные дяди васи, чьи промасленные руки точно срослись с нехитрым инструментом.
У Гудка собственный кабинетик. Как и Щербатый, парнишка почти не изменился, тот же, что и девятнадцать лет назад, только набрал жирка и солидности. Он и в детстве казался мужичком, а теперь просто принял законченную форму. Со временем он станет пожилым мужичком, столь же неторопливым и основательным. Такой вот ясный эволюционный путь.
Моему появлению Гудок не удивляется. Крепко жмет руку, хлопает по плечу.
– Кем трудишься?
Узнав, что доставляю желающим артезианскую воду (про службу у Кота я даже не заикаюсь, то ли стыдно, то ли, наоборот, не хочется подавлять своей должностью), внушительно крякает, явно довольный: перед неудачником хвастаться так сладко!
– А я, как помнишь, сызмальства техникой занимался. Я так мерекаю. Куда ребятенком тебя тянуло, этим и зарабатывай, не прогадаешь. А ты вообще-то женат? Детишки имеются?
– Не женат, и не имеются.
Гудок совсем веселеет.
– Ничего, у тебя еще все впереди. А я как из армии вернулся, так сразу и окольцевался. И сына соорудил. Сейчас мне помогает.
Гудок не спеша вылезает из-за стола, кричит в дверь:
– Петруха!
В кабинет заглядывает коренастый паренек, настолько схожий с Гудком, что у меня возникает ощущение, будто вернулся в детство.
– Прошу любить и жаловать, – представляет его Гудок. – Наследничек. Петька, глянь-ка без очереди «копейку», что у входа стоит.
Пацан исчезает, чтобы заняться моим драндулетом.
– По моей части пойдет, – глазенки Гудка мечтательно сияют. – Форд – слыхал? – тоже начинал с того, что в сарае автомобиль склепал. Может, и мой охламон откроет когда-нибудь самый большой в России сервисный центр. А что? Парень головастый.
Во мне просыпается зависть к Гудку, прямой дорогой шагающему по жизни. Со временем он передаст эстафету сыну, и тот продолжит это упорное движение к сияющему горизонту. Не то что я. Плутаю извилистыми тропками, то проваливаюсь в болото, то шлепаюсь мордой в дерьмо.
– Будут какие проблемы – заходи. – Гудок протягивает ладонь для пожатия. – Деньги убери. Друзьям не платят.
Уже на пороге, обернувшись, спрашиваю:
– Помнится, ты мечтал летчиком стать. Не жалеешь?
– Ни капельки, – отрезает он. – Каждый сверчок знай свой шесток. Так-то.
В налаженной Петрухой «копейке» лечу по вечереющим улицам и заваливаюсь в кафетерий на Бонч-Бруевича. Здесь у меня конспиративная встреча со Сверчком, попросту говоря, пустопорожний треп, который так симпатичен моему сердцу.
