Севастьянов отошел от гостиницы, чтобы не брать такси. Перехватил на загазованной Сукхумвит-роуд дешевую трехколеску «тук-тук». Улыбающийся водитель в темных очках, покрытых слоем пыли, понесся в сторону Саторн-роуд, вихляя между машинами, которых заметно прибавилось в городе. На меблирашках «Королевский отель», в которых в петраковские времена по неизвестной причине обязывали останавливаться российских командированных, провисало посеревшее полотнище с надписью — «Можно на короткое время». В воротах, показавшихся низкими и закопченными, торчал мусоросборочный грузовик. Когда-то казавшееся невероятно роскошным место пронеслось мимо, оставив в душе чувство неясной грусти.
Вход в посольство для частных посетителей был устроен теперь через приемную консульства. Развалившийся на диване лохматый парень в трусах и майке рассматривал рекламную брошюру на английском «Ночная Москва». Он нехотя поджал ноги, пропуская Севастьянова через узкий проход к двери с полукруглым окошком. На обшарпанной котомке лежал паспорт с тисненым кенгуру на обложке.
— Вы и есть Севастьянов? — спросила полная женщина, когда он заглянул в окошко.
— Да. Я и есть. Мне к Немчине.
— Вас ещё консул желает видеть. Дроздов.
Николай Дроздов, сидевший в фанерной выгородке за крохотным столом, был настолько долговязым, что пряжка его брючного ремня располагалась над столешницей. Глаза щурились от табачного дыма. Курил консул, что называется, без рук. Сигарета перегонялась время от времени из одного угла губ в другой.
— Добро пожаловать, — сказал он. — Москва предупреждала о вашем появлении.
Севастьянов невольно вскинул брови. С чего бы это предупреждать контрразведку о его явлении здешним народам?
Что-то застывшее, неподвижное, словно вода в бочаге, стояло в дроздовских серых глазах. Еще явственнее и напористее ощущалась их пристальность.
Севастьянов улыбнулся.
— Почему вы улыбаетесь?
— Радуюсь, что заделался персоной, о которой уведомляют спецслужбы. Приятно. Окружаете заботой по старинке? Не сбегу… Я без казенных денег.
Дроздовские губы изобразили усмешку, которой не было в его глазах.
— Не утешайтесь преждевременно, — сказал Дроздов. — Вы лично никого здесь не интересуете, а вот ваше дело — возможно. Вы ведь по банковской линии работаете? Бухгалтером в сингапурское представительство вашего холдинга едете?
Он отлепил створку массивного сейфа, в котором на полке лежали печать и одна единственная тетрадка. Аккуратным почерком Дроздов вписал в неё Севастьянова. Дата прибытия в консульский округ, предполагаемая дата отбытия, номер паспорта.
— Зачем это?
— Вы ведь с Петраковым работали?
Это походило на прокачку. В таких случаях вопросы отбивают вопросами.
— Вы знали его? — спросил Севастьянов.
— Петракова? Встречался. Берегли как могли. От чужих…
— Что значит — от чужих?
— От своих не имели права. Вот свои и съели… Ведь он на пенсии?
— Умер он, — сказал Севастьянов.
Тетрадка аккуратно легла назад в сейф. Дроздов сложил ручищи перед собой. Повертел одноразовую зажигалку.
— Болел?
Севастьянов пожал плечами. Консул лез не в свое дело. Все же ответил:
— В ночь после кончины я ездил на дачу, где он помер. Думаю, случилось в одночасье. Может, во сне.
— Вот чем утешаемся… В этих краях вы бывали. Так что, наверное, вопросов ко мне нет. Так?
— Так, — сказал Севастьянов, отгоняя симпатию к опасному, судя по всему, человеку, которого интересовало, болел ли Петраков перед смертью.
— Какие планы у вас здесь и вообще, если не секрет?
— Хочу повидаться с Немчиной, первым секретарем. Я, собственно, к нему и заявился сюда. Несколько деловых встреч завтра-послезавтра. И — в Сингапур, на место.
— Сейчас найду вам Немчину… В кабинете его определенно нет. Погуляйте несколько минут по психодрому…
— Погулять где?
— По психодрому. Дорожка вокруг клумбы перед зданием посольства. Ошалеет дипломат от бумажек, выскочит, походит, подышит на воле — и снова за стальную дверь бумагу строчить… Да-а-а…
Севастьянов кивнул.
У двери, открывающейся на территорию посольства, стоял аромат кофе, густой и давнишний. На тронутом ржавыми пятнами холодильнике попыхивала кофеварка.
— Может, кофе? — сказал вдогонку Дроздов.
— Нет, спасибо, — ответил Севастьянов и вышел на российскую территорию в Таиланде. Солнце ослепило, а когда глаза привыкли к яркому свету, он различил давно знакомое старинное здание с верандой, похожее на колониальную виллу, и асфальтовую дорожку между магнолиями и бугенвиллеями, по которой шла Клава.
Дроздов ладонью попробовал стеклянный отстойник кофеварки. Плеснул кофе в чашку. Ложки не разыскал, куда-то пропала. Зацепил сахар щепотью. Размешал концом шариковой ручки. Ссутулившись, чтобы глядеть не в стену, а в окно, отхлебнул, обжигаясь.
Бухгалтер на посольском дворе шел прямиком к Клаве Немчине, работавшей библиотекарем. Дроздов наблюдал, как двое сошлись на крыльце.
Он поставил чашку на холодильник. Вернулся в кабинетик. Набрал две цифры по внутреннему телефону, сказал в трубку:
— Павел? Тут только что гость к тебе миновал меня… Кто? Севастьянов. Есть такой бухгалтер международного уровня… Что? Валютчик? Ха-ха… А-а-а, ты с ним знаком… Где сейчас? Да во дворе, с женой твоей разговаривает… Алло, алло!
Дроздов помотал головой.
Когда консул вернулся к чашке с кофе, в окне никого не было видно.
Из-за проезжего бухгалтера что-то тянуло душу, как для себя определял такие состояния Дроздов. Напоминание о Петракова? Горечь от поражения, которое потерпел этот несомненно сильный человек? Севастьянов, конечно, мелочь. Не шевельнулся, чтобы побороться за справедливость, хотя работал вместе с Петраковым. Да и один он совсем, наверное. А если быть справедливым до конца? Он, Дроздов, на севастьяновском месте — что, шевельнулся бы? Нет, не шевельнулся. Как ничего не предпринял, когда его привлекли к участию в оперативном расследовании «дела Петракова», хотя обозначить дело следовало бы другим именем…
Затеянные Петраковым операции развертывались формально под руководством человека, о котором говорили как о динамичном и авторитетном, как о носителе новых идей, выношенных ещё в комсомоле. Дела велись широко и смело. Петраков, его заместитель, мог радоваться. Известно было, что позже Петракова стала настораживать лишняя, ненужная в денежных делах личная близость «авторитетного» начальника к Амосу Доуви, советнику, ведавшему техническими вопросами оформления сделок. Петракову-то невдомек было, что начальник не смельчак, а развращенный вседозволенностью и вознесенный московской женитьбой провинциальный властолюбец. Складывалось исподволь так, что Доуви отчасти определял, кому и сколько выдавать московских кредитов в Сингапуре, а смельчак добивался утверждений этих проектов на совете директоров холдинга и одновременно значительных финансовых выделений из бюджетных потоков в Москве.
