— Вы забыли вот это, — сказала она, врываясь на кухню и с грохотом ставя фарфоровую супницу на стол из сосновых досок.
— Ах да, конечно, — отозвалась Мэри, прекрасно понимая, что появление Минны не имеет ничего общего с образцовым ведением домашнего хозяйства. — Спасибо, что вы принесли ее.
— О чем речь, дорогая! Меня всегда интересовали кухни. Они могут так много рассказать о людях, которые работают в них, вам не кажется?
Она посмотрела на отполированные до блеска медные горшки, свисавшие с потолка, связки чеснока, подвешенные к полкам на стене, потом опять перевела взгляд на Мэри, и в нем явственно читалось сочувствие к несчастной Золушке.
— Видите ли, я просто обязана сказать вам одну вещь… Я знаю, что вы прибыли сюда с благородной целью чем-нибудь помочь вашей несчастной бабушке и, очевидно, совершенно не готовы к чему-либо такому… ну, скажем так, элегантному, как вечер, о котором мы говорили за обедом.
— Не больше, чем я была готова к тому, что в Монжуа случится пожар, — заметила Мэри.
— Вот именно. А так как я уверена, что вам не захочется чувствовать себя неловко, считаю своим долгом предупредить вас: местные жители относятся к этому событию достаточно серьезно и стараются одеться соответствующим образом.
Она взглянула на Мэри со смешанным чувством жалости и неодобрения, не преминув отметить, что на ней все та же хлопчатобумажная юбка, что была вчера.
— Я не хочу никого обидеть, дорогая, когда говорю, что ваш наряд едва ли будет соответствовать значимости события. А кроме того… на наши вечера приглашаются только видные члены общины.
Вся сцена так отдавала привкусом плохой мыльной оперы, что Мэри чуть не рассмеялась.
— Я не считаю себя здесь посторонней, Минна, — сказала она. — Моя бабушка — как раз тот самый «видный член общины» Нью-Виллидж, и была таковой многие годы…
— Очевидно, ваша бабушка тоже будет приглашена, — вкрадчиво перебила ее Минна. — Но все это связано прежде всего с Мэйнами, которые, насколько я понимаю, не имеют к вам никакого отношения.
— Мэйны были частью моей жизни столько, сколько я себя помню. Мои связи с ними — и фактически со всем городом — уходят корнями в далекое прошлое. — Мэри поставила последнюю тарелку в посудомоечную машину, закрыла дверцу и колко заметила: — А вашего имени я что-то прежде не слышала. Когда вы приехали в Нью-Виллидж, Минна?
— Три года назад, вскоре после того, как умер мой муж. Я чувствовала необходимость оставить все горькие воспоминания позади и начать новую жизнь…
— Я вернулась сюда по той же причине.
— Понятно, — в голосе Минны было полно яда, — и я полагаю, что появление на нашем ежегодном приеме без приглашения вы рассматриваете как часть процесса восстановления в правах?
— Именно так! Одной из моих проблем в прошлом было то, что я слишком легко сдавалась в тех случаях, когда следовало бороться. И теперь я намерена исправить это положение.
— В таком случае, нам, видимо, нечего больше сказать друг другу.
— Видимо, нечего, — согласилась Мэри. — Если, конечно, не считать того, что мы говорили об одном и том же предмете…
Глаза Минны сузились.
— О, я думаю, мы обе прекрасно знаем, что это так, Мэри Клэр. И именно поэтому я приняла меры предосторожности, пригласив Патрика быть моим личным гостем на этом вечере. Извините, дорогая, но для вас за нашим столом места не найдется.
Ну и противная же ты баба! — подумала Мэри, скрипнув зубами от злости, но не нашла что возразить.
Еще утром Патрик планировал поехать в город и провести вторую половину дня у себя в лаборатории. Но теперь он знал, что не сможет сосредоточиться на результатах последних анализов: голова была забита совсем другими мыслями. Так что вместо этого он решил заняться очисткой старых желобов на крыше Вуд-Роуда и заменить окончательно проржавевшие секции. Патрик лазил по лестнице вверх-вниз, пока не почувствовал, что ноги у него вот-вот отвалятся. Но, по крайней мере, такая работа оставляла голову свободной и можно было спокойно разобраться с тем, что действительно его волновало.
Непреложным фактом было то, что Мэри Клэр опять ворвалась в его жизнь, вытряхнула его из маленькой, уютной ниши, которую он построил для себя, и Патрик с изумлением заметил, что те душевные раны, которые он привез из Африки, начали затягиваться сами собой. Жизнь опять обрела прелесть. Прошлое, которое, как он думал, будет вечно преследовать его, быстро поблекло, а будущее засияло неожиданными красками. Даже работа приобрела для него новый смысл.
Как у сильно замерзшего человека, наконец-то попавшего в тепло, к нему постепенно начала возвращаться способность чувствовать. И он знал, что этим был обязан Мэри — с ее жаждой жизни и безграничной способностью любить и прощать. Она была как бы противоядием всему, чем стала его жизнь за последние одиннадцать лет!
Теперь Патрик должен был решить, действительно ли он готов взять последний барьер и принять на себя определенные обязательства по отношению к Мэри, и не движет ли им при этом лишь запоздалое чувство вины.
Он поставил на место последнюю секцию желоба и критически осмотрел свою работу. Немного подкрасить, и никто не заметит, где были когда-то поврежденные участки. Внезапно ему пришло в голову, что вот так же Мэри никогда не выставляла напоказ своих душевных шрамов, полученных ею по его милости. Но это вовсе не отменяло того факта, что она потеряла ребенка. А ведь этого могло не случиться, если бы он был рядом и заботился о ней! Сейчас они уже были бы родителями десятилетнего сына или дочери, если бы он тогда поступил по чести и женился на ней.
Впрочем, слово «брак» заставляло его тело покрываться мурашками. И не только из-за того, что в браке было нечто окончательное, а потому что в глубине души знал, что однажды уже позорно провалился. И у Мэри вышло немногим лучше. Не сумасшедшие же они, чтобы начинать все по второму кругу?!
Для него сейчас, пожалуй, самым безопасным было вот это место наверху лестницы, пока он не продумал свой следующий шаг, потому что, если быть честным, он боялся оставаться с ней наедине. Мэри была слишком привлекательна, чтобы он мог противиться ее чарам.
Да, нужно срочно что-то решать! Ему надоело просыпаться всякий раз в поту после греховных ночных видений и собирать последние крупицы самообладания, чтобы не броситься в ее спальню и не поддаться сладостному искушению…
— Патрик, ты собираешься до ночи просидеть на этой лестнице или, может, все-таки спустишься вниз и выпьешь с нами по коктейлю? — донесся до него расстроенный голос Дороти.
Она была недовольна тем, что он уединился на весь вечер. Ей бы хотелось провести это время, обсуждая в подробностях великую честь, которую город так стремился оказать ему.
— Я почти закончил на сегодня, — отозвался он. — Еще десять минут, и я спущусь.
Его волосы еще были мокрыми после душа, когда Патрик через полчаса вышел из дома, чтобы присоединиться к трем женщинам. Они сидели под ореховым деревом, что-то сосредоточенно обсуждая. Старая мадам Дюбуа держала на коленях своего кота, Дороти прихватила с собой вышивание, а Мэри полулежала в шезлонге с расстроенным видом.
