Но Эва рядом, полная нескрываемой гордости, что ее воспринимают как юную возлюбленную, Алексей неожиданно это понял и не знал теперь, что делать с этим прозрением. Открытие его мучило. Взял на себя ответственность – неси! Но он и не думал, железно настаивая на прекращении ее отношений с матерью-предательницей, что он останется наедине с маленьким чертенком, глаза которого искрятся от возбуждения. Пробуждение женственности? Значит, нужно как можно реже оказываться с ней один на один.
Забрезжило решение, поначалу смутное, но позже обретшее отчетливость. Он наполнит дом нянями, воспитательницами, гувернантками, пусть Эва общается с женщинами, а он обеспечит сполна – обеспечит деньгами, любой каприз, она ни в чем не будет нуждаться. Нимфеточность уйдет – это тинейджерское у нее, это временно.
С тех пор и пошло: отец с дочерью вежлив, замкнут, предельно серьезен. Ему так хочется ее приласкать, но теперь он с ней говорит мало. В облике суровость, на все вопросы отвечает одно: проблемы с бизнесом, масса нерешенных проблем, обдумывание их требует времени, извини, Эва.
Ничего себе каникулы он тогда устроил, за неделю в Майами они почти перестали общаться, ну, не мог же он одобрить вихляние бедрами перед его носом и два розовых соска, нарочито выпяченные из пены, когда она принимала ванну и звала его – папа, спину мне потри, помоги! Он входил. Смущался, с напускной строгостью приказывал перевернуться и елозил капроновой мочалкой в форме цветка по тоненькой спине. А если он сам провоцировал ее на мартышечьи ужимки и прыжки? Нимфетка – заладил тогда про себя, – маленький дьявол. Отстранился от Эвы, не попытавшись объяснить, почему это плохо. Да и плохо ли? Общение с дочкой не сложилось. Ничего не поправишь, Эва ушла навсегда, а ведь он только ее и любил! Но дистанцию соблюдал, понаставил рогаток, она почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Он один виноват. Не понял, не сумел, бесталанен. Казалось, зачем лезть дочери в душу, во всем разберется сама. «Он такой красавец, смотрит в глаза, а кажется, что под юбку», – из Эвиного дневника.
Нет, выть не хотелось. Ничего не хотелось. Двенадцать лет прошло. Большую часть дня он проводил в какой-нибудь забегаловке типа «Friday», очередной коктейль, внутри стакана переливающиеся кусочки льда, рядом чашка эспрессо на темном прямоугольнике столешницы, он сидел, уставившись по обыкновению в какую-то картинку, но видел перед собой только Эву – тогдашнюю, во время поездки. Лишь однажды ослепили искорки в глазах маленькой чернокожей путаночки, желтая шелковая лилия в волосах, но снова вспомнил фразу из Эвиного дневника – я знаю, папе только шлюхи нравятся. Он смешался, сник, улыбку будто стерли с лица, взгляд помертвел. Алексей ощутил, что смотрит неживым взглядом, желтая лилия отшатнулась в ужасе.
«Розовый фламинго» по другую сторону улицы, рукой подать, он расплатился – и вышел, не оборачиваясь. Закрылся в комнате, до этого оставаться один боялся – боль и невыносимая пустота.
Эвина тетрадка в ящике письменного стола. «Дорогая Рита»…
А вот почему она Эву не поняла? Не смогла, мотиваторша гребаная, сделать так, чтобы девочка не откровенничала с тетрадкой, а рассказывала напрямую, делилась сомнениями и новостями. Об Игоре Степаныче бы поведала, о вилле за городом. И отношения с отцом изменились бы, он ведь ничего не знал! И сейчас она была бы жива!
Он все правильно делал, пресек девчоночьи фантазии, уж что-то, а теорию насчет детской влюбленности в отца он знает, интересовался когда-то всерьез. Бессознательное, подсознательное, бесконечное либидо, комплекс Электры, эдипов комплекс.
«Папе нравятся одни шлюхи». Отвращение к себе его переполняло, а злиться на самого себя он подолгу не умел. «Жгучие глаза». Это о нем, об отце она так. Ритины глаза ему тоже запомнились. И ее запомнил, с первого взгляда выхватил – красивая, уверенная в себе, конечно, похороны это неприятно. Растерянное недоумение, «не понимаю…». Аферистка, сука, убийца.
Алексей вынул футляр с фломастерами, невостребованно таившийся где-то на дне чемодана, и уверенные линии опытного рисовальщика заполнили пустые страницы Эвиной тетрадки.
Черный и красный цвет. Рита со шрамом на горле, красная полоса поперек. Ну, это чересчур. А почему чересчур? Фигура по диагонали, он передавил ей шею шнурком, глаза молят о пощаде. На развороте тетрадки Ритино тело из двух отдельных частей, но лицо узнаваемо, глаза… глаза выпучены, волосы разметались, как у ведьмы. Внезапная ненависть наполнила рисунки холодным ожесточением, он методично расчленял ее, отрезал руки и ноги, вешал на гнучком уличном фонаре – ведьму по имени Рита, виновницу смерти его дочери.
Алексей опомнился, когда в тетрадке не осталось уже ни одной пустой страницы. Гнев испарился, видеть рисунки стыдно и больно, невмоготу. И выбросить тетрадку нельзя, это дневник дочери!
Алексей засунул тетрадки поглубже, спрятал на самом дне дорожной сумки под грудой одежды. Но набор фломастеров оставил сверху, чтобы найти в любой момент. Он понял, что сидеть без дела больше не может. С катушек съедет окончательно.
Неподалеку от «Розового фламинго», аляповатого хостела, нашпигованного призраками и ничем не сдерживаемыми фантазиями, он давно приметил вполне приличный отель «Восход» с табличкой «Извините, закрыто на ремонт». Работы там явно не велись, но три окна нижнего этажа освещены.
Дверь ему открыл солидный мужчина, с густыми седеющими волосами, только на макушке проглядывала небольшая лысина, которую он умело закрывал крупными прядями. Ростом они вровень, но лысину Алексей разглядел, почти невольно бросилась в глаза смешная деталь. Подтянутый мужик, привык следить за собой, все еще небось за девками ухлестывает, бывший красавчик. Алексей привык отмечать такие мелочи: наблюдательность помогает общаться. Линялая тенниска, просторные шорты песочного цвета.
– Джек Роббинс, – прошелестел безучастный голос.
Алексей назвался в ответ, объяснил, что он дизайнер в отпуске, живет неподалеку, часто проходит мимо. Ему любопытно взглянуть на гостиницу изнутри.
– Странно, в отель давно уже никто не наведывался. Месяца два назад я вывесил табличку, что мы на ремонте.
– Но ремонт и не начинали.
– Не хочу никого нанимать. Не хочу никого видеть. – Голос звучал ровно, без интонационного разнообразия. – Марта умерла два с половиной месяца назад. Все кончилось. Все. Обычно она сидела за регистрационной стойкой. Не потому что это необходимо, она не могла без дела. В любые детали вникала. Мне это нравилось. Марта – моя жена.
– У нас много общего с Мартой. И с вами. Я тоже не могу без дела. Если хотите, я начну проект реконструкции отеля, подправим оформление, архитектурный стиль. В Звездограде у меня свой клуб, авторская гордость.
– Неожиданное предложение. – Джек опешил поначалу, потом заулыбался: – Не шутите?
Алексей отрицательно покачал головой.
– А что у вас общего со мной, вы не сказали.
– У меня недавно умерла Эва. Вы любили Марту, а я любил Эву, мою прекрасную и юную дочь. И никого не любил кроме нее.
