Впрочем, рядом с гигантским трестом, принадлежавшим Эндрю Карнеги, все остальные комбинации и цепочки были, что мелкая монета рядом со стодолларовой купюрой. Даже слившись в единую корпорацию, они бы не сдвинули рыночные позиции Карнеги ни на дюйм. И Морган это знал. Эксцентричному старому шотландцу (мы говорим об Эндрю Карнеги) это тоже было известно. С великолепных высот замка Скибо[5]он наблюдал – сначала со смехом, затем с негодованием – попытки малых компаний Моргана урвать кусок его пирога. Когда их попытки стали чересчур навязчивыми, Карнеги это просто наскучило, и он решил отомстить. Как? Да очень просто: создать точно такую же промышленную сеть, как у его конкурентов. До того момента он не интересовался ни проволокой, ни трубами, ни листовым железом. Он лишь продавал компаниям сырье – сталь, и был этим вполне доволен. Его ни в малейшей степени не заботило, какую форму примет это сырье. Теперь, в тандеме со Швабом, который стал его правой рукой, он собирался прижать нахалов к стенке.
Вот так и случилось, что в речи Чарльза М. Шваба Морган нашел ответ на все свои проблемы. Трест – самый крупный из всех существующих – без Карнеги стал бы совсем не трестом, а, по выражению одного литератора, «сливовым пудингом, в котором нет слив».
О чем же говорил Шваб в своей исторической речи? Он предположил (хотя и не мог поручиться наверняка), что обширная деятельность Карнеги может протекать под крышей Моргана. Он говорил о будущем, которое ожидает стальную промышленность всего мира, о необходимости перестройки, об эффективности и специализации. Он призывал уничтожить нерентабельные производства и сосредоточить усилия на процветающих хозяйствах, определил сферы, на которых можно сэкономить, например транспортные расходы, менеджмент и административный сектор, и призывал к захвату иностранных рынков.
Но больше всего он говорил этим «пиратам бизнеса» о том, в чем, на его взгляд, состояла главная ошибка их «пиратства». Он сделал вывод, что их основной целью было создание монополий, игра на повышение и выдаивание из бизнеса «жирных» дивидендов. Со всем жаром своей души Шваб осудил такой подход. Эта близорукая политика, говорил он, привела к сужению границ рынка – и это в эпоху, когда мир буквально жаждет его расширения! Он утверждал, что удешевление стоимости стали позволит значительно расширить рынок, найти новые способы применения этого сырья и, в результате, охватить огромную часть мирового рынка. Сегодня мы можем сказать, что Шваб был провозвестником современного массового производства – хотя сам он, разумеется, и не подозревал об этом.
Ужин в банкетном зале Университетского клуба на Пятой авеню подошел к концу; Морган отправился домой размышлять о радужных предсказаниях Шваба; а Чарльз вернулся в Питтсбург опекать стальной бизнес «малыша Карнеги». Гэри и остальные дельцы засели у своих биржевых аппаратов в ожидании новостей. Им пришлось запастись терпением. Примерно неделя потребовалась Моргану, чтобы переварить тот «лакомый кусочек», что скормил ему Шваб. Когда Морган убедился, что его «денежному брюшку» не грозит никакое расстройство, он послал за Швабом, однако приехать тот отказался, проявив тем самым как скромность, так и осмотрительность. Шваб предупредил: Карнеги не придет в восторг, если узнает, что президент его компании (а Чарльз именно им и был) флиртует с королем с Уолл-стрит – улицы, на которую Карнеги поклялся никогда не ступать. Тогда Джон У. Гейтс предложил себя в качестве посредника и намекнул, что Морган мог бы встретиться со Швабом, если тот «случайно» заедет в гостиницу Беллевью в Филадельфии, где так же «случайно» окажется Дж. П. Морган. Но когда Шваб прибыл в Филадельфию, Морган внезапно разболелся и был вынужден остаться в Нью-Йорке. И Чарльз, которого так настойчиво звали, приехал в Нью-Йорк и постучал в дверь библиотеки финансиста.
Некоторые исследователи экономической истории уверены, что от первого до последнего акта этой драмы Эндрю Карнеги был в курсе дел, и даже сам готовил почву для всех последующих событий. Обед в честь Шваба, его знаменитая речь, разговор воскресной ночью между Чарльзом и Денежным Королем – все это было устроено осторожным шотландцем. Впрочем, историки не правы: все происходило с точностью до наоборот. Когда Шваба позвали для обсуждения сделки, он на самом деле не знал, как отнесется его «маленький босс» (так за глаза называли старика Эндрю) к предложению продать свой бизнес – особенно людям, к которым отношение Карнеги было чем-то сродни отношению святоши к еретикам. Однако мистер Шваб подготовился к решающей битве как следует. Шесть листов бумаги, исчирканные столбиками цифр, убедили Карнеги в том, какие неисчислимые прибыли может принести продажа его компаний по производству стали и создание новой корпорации, которую сам шотландец назвал «новой звездой на своде металлургической промышленности».
Впрочем, удивляться не приходится: четверо «акул бизнеса» целые сутки обдумывали каждый шаг этого грандиозного плана. Они работали весь день и не спали ночь. Предводителем и «мозговым центром» проекта, разумеется, был не кто иной, как сам Морган, убежденный в Божественной Правоте Денег. В паре со своим аристократическим партнером Робертом Бэконом, ученым и джентльменом, он проверял верность расчетов. Третьим в этой великолепной четверке был Джон У. Гейтс, которого презирали за его страсть к игре и чьими услугами, однако, не брезговали пользоваться в самых щекотливых ситуациях. Четвертым был сам Чарльз Шваб, знавший о процессе создания и продажи стали больше, чем все мировые специалисты, вместе взятые. Никогда – ни в те напряженные сутки, ни позже – слова питтсбургерца не подвергались сомнению ни на секунду. Если он говорил, что компания стоит этих денег, значит, именно так и было. Он твердо настаивал на том, чтобы включить в комбинацию только те концерны, которые он отметил. Ведь он задумал создать корпорацию, которая не должна быть простым повторением всех ныне существующих компаний, и его цель заключалась вовсе не в том, чтобы удовлетворить ненасытные аппетиты его «друзей», которые мечтали «повесить» свои компании на мощные плечи Моргана. И ему удалось убедить своих партнеров – они не стали включать в проект множество больших концернов, на которые «валроузы» и «карпентье» с Уолл-стрит положили свой жадный глаз.
Когда первые лучи солнца вызолотили небосклон, Морган встал и с наслаждением расправил спину. План был готов; оставалось одно – самое трудное.
«Как вы думаете, мистер Шваб, удастся ли вам уговорить Эндрю Карнеги продать бизнес?» – спросил он, глядя Чарльзу прямо в глаза.
«Я попытаюсь», – коротко ответил Шваб.
«Если вы сможете убедить его, я пойду на любые условия, которые он выдвинет».
Что ж, пока все выходило неплохо. Но если Карнеги согласится на продажу, сколько он может запросить? (Шваб предполагал, что это будет приблизительно 320 миллионов дол ларов.) И каким образом он потребует произвести оплату? Облигации? Акции? Боны? Или – всемогущий Бог! – на личные?! Никто, даже обладая самым буйным воображением, не мог представить себе треть миллиарда в наличных деньгах.
…В январе они играли в гольф на обледенелом игровом поле в Сент-Эндрю в Вестчестере. Эндрю, бывший в одном свитерке, ежился от холода, а Чарли, как обычно, бойко тараторил и острил, подбадривая старика. Он говорил ни о чем: так, обычные житейские пустяки; и ни словом ни обмолвился о делах – до тех пор, пока они не уселись перед камином в доме Карнеги, чтобы пропустить по бокальчику коньяка. И тогда с той же убедительной одержимостью, которая заворожила восемьдесят миллионеров в Университетском клубе, Шваб раскрыл перед Эндрю все свои карты и блестяще доказал Карнеги, какие сладкие перспективы рисует ему его отставка. Он говорил о горах денег, о сотнях миллионов, которых будет десять раз достаточно, чтобы удовлетворить все самые изысканные запросы старика. В конце концов Карнеги сдался. Он взял лист бумаги, что-то черкнул на ней и показал это Швабу: «Вот цена, за которую мы продадим наш бизнес». Эта цифра равнялась приблизительно 400 миллионам долларов – примерно на столько и рассчитывал Шваб, оценивая бизнес Карнеги в 320 миллионов плюс 80 миллионов долларов прибыли за два года. Позже, когда они любовались закатом, стоя на палубе трансатлантического лайнера, шотландец с сожалением сказал Моргану: «Все же надо было содрать с вас еще сотню миллионов!». «Если бы вы попросили раньше, они были бы у вас в кармане», – бодро парировал Морган.
