X живет с Y, но на деньги Z. Сам Y содержит W, которая живет с ребенком на средства V. V хочет переехать в Чикаго, но его ребенок живет с W в Нью-Йорке. W не может никуда переехать, потому что у нее отношения с U, чей ребенок тоже живет в Нью-Йорке, хотя и со своей матерью T. T получает деньги от U, W получает деньги от Y на себя и от V на ребенка, а X получает деньги от Z. У X и Y общих детей нет. V навещает своего ребенка редко, но обеспечивает его. U живет с ребенком W, но не обеспечивает его.
Что будет носить старушка
Она предвкушала старость и странные вещи, которые будет носить. Она будет носить бесформенные темно-коричневые или черные платья из тонкой ткани, возможно, с рисунком из мелких цветочков, конечно, с потертым воротником, подолом и подмышками. Платья будут мешковато свисать с ее костлявых плеч к тощим бедрам и коленкам. Летом к коричневому платью она будет надевать соломенную шляпу, а потом, в холодную погоду, тюрбан или облегающую шапку-шлем и теплое пальто из чего-нибудь черного и курчавого вроде овечьей шерсти. Менее интересными будут ее черные туфли с квадратными каблуками и толстые чулки, гармошкой собирающиеся вокруг щиколоток.
Но прежде чем она настолько состарится, ей еще предстоит быть просто намного старше, чем сейчас, она предвкушала и этот возраст, который можно охарактеризовать как возраст после расцвета лет на пути к закату.
Если у нее будет муж, она будет сидеть на лужайке с мужем. Она надеялась, что к тому времени муж у нее будет. Или еще будет. Однажды у нее уже был муж, и ее не удивляло, что он у нее был. Сейчас у нее мужа не было, но она надеялась, что позднее появится другой. Похоже, в целом все у нее шло своим чередом. У нее уже был ребенок; ребенок рос и через несколько лет должен был стать взрослым, – тогда ей захочется пожить более спокойно и иметь кого-нибудь, с кем можно поговорить.
Она сказала своему другу Митчеллу, когда они сидели на скамейке в парке, что предвкушает свой позднесредний возраст. Так она предпочитала называть его, поскольку сейчас она была в той поре, которую другой ее друг назвал переходом от поздней молодости к раннесреднему возрасту. Жизнь станет намного спокойней, сказала она Митчеллу, потому что угаснут сексуальные страсти.
– Угаснут? – переспросил он и, похоже, рассердился, хотя был не старше ее.
– Ну, возможно, страсти поутихнут, – уточнила она.
Он, насколько она могла судить, сомневался в этом, хотя в тот день он вообще был не в духе и на все, что она говорила, реагировал недоверчиво или сердито.
Потом он ответил так, словно это было единственное, в чем он был уверен, между тем как она, разумеется, не была уверена, что в этом возрасте будет больше мудрости. Но подумай о боли, продолжал он, или как минимум о проблемах со здоровьем, – и он указал на супружескую чету позднесреднего возраста, входившую рука об руку в парк. Она уже и так смотрела на них.
У них и сейчас, возможно, что-то болит, сказал он. Действительно, хоть они и держались прямо, но слишком уж крепко вцепились друг в друга, и походка у мужчины была неуверенной. Кто знает, что у них могло болеть? Она стала думать обо всех людях позднесреднего возраста и стариках, живущих в этом городе, и о том, что по их лицам не всегда можно догадаться, что их мучают боли.
Да, вот уж что все разрушает, так это старость. У нее наверняка испортится слух. Он уже начал портиться. В иных ситуациях приходилось прикладывать руку к уху, чтобы разобрать слова. Возможно, придется делать операцию по удалению катаракты на обоих глазах, а до того она будет едва различать предметы, находящиеся прямо перед ней, сквозь плавающие перед глазами пятна величиной с монету, а по бокам – вообще ничего. Будет все класть мимо. Она надеялась, что по крайней мере ноги ей не откажут.
Пойдет она, например, на почту в своей слишком высоко сидящей на макушке соломенной шляпе. Закончив дело, будет возвращаться от стойки мимо очереди клиентов, включающей лежащего в коляске младенца. Заметив ребенка, улыбнется ему завистливой болезненной улыбкой, обнажив несколько торчащих во рту зубов, скажет что-нибудь людям в очереди, которые ей не ответят, и подойдет к коляске взглянуть на малыша.
Ей семьдесят шесть лет, и приходится прилечь среди дня, поскольку сегодня она уже наговорилась, а вечером предстоит разговаривать еще. Она собиралась в гости – только для того, чтобы некоторые люди убедились, что она еще жива. В гостях почти все будут избегать разговоров с ней. И никому не понравится, когда она станет слишком много пить.
