— Он что-нибудь знал, о том, что должно было произойти?
— И да и нет. Я не люблю ничего рассказывать заранее: рассказать — значит уже отчасти сделать, а после этого желание сделать что-то в реальности заметно убывает. Себастьян, конечно же, не отважился расспрашивать меня напрямую (да и как посмел бы «раб» задавать вопросы?), но он явно пытался обходными путями получить… скажем так, хоть какие-то крохи в пищу своему воображению; я сказала ему одно: что будет присутствовать молодая женщина. Я знала, что быть привязанным к женщине — это один из его фантазмов (слово очень расхожее, но довольно удобное…). Он также догадался, что я буду вновь использовать яйца, поскольку я неосторожно употребила выражение «вариация на прежнюю тему». Тогда это стало очевидным…
Его я тоже отвела в отдельную комнату — третью, где оставила стоять на коленях с завязанными глазами в ожидании своего выхода на сцену. Это была самая дальняя комната, и оттуда было не слышно — или едва слышно, — что происходит в остальных. Он вскоре почувствовал себя исключенным из игры; по крайней мере, так он написал мне позже…
— Вы потребовали от него, чтобы он написал вам письмо?
— Я требую только того, что наверняка могу получить! Но я и в самом деле люблю получать подобные «хроники». Идеальный вариант — когда каждый участник пишет свою собственную версию происходящего. Насколько же отличается один рассказ от другого! Конечно, наиболее яркие моменты являются ключевыми в каждом описании, но порой бывают удивительные и показательные упущения — или, напротив, явно незначительные и мимолетные события заставляют сердца биться сильней и приобретают преувеличенную важность по отношению к остальным. Кстати, Северен, Себастьян и моя горничная, разумеется, почувствовали бы значительную разницу между тем, что пережили они сами, и тем, что я вам рассказываю. Именно это и интересно — разные точки зрения. Возможно, стоило бы опубликовать их рассказы в качестве приложений к моему.
— Итак, все участники собрались?
— Да, теперь все актеры были на месте. Но от первых сцен в моей памяти остались лишь отрывочные воспоминания: новые приглашенные, мужчина и женщина (назовем их для простоты Н. и F.) возле обнаженной девушки… сеть на ее нежной горячей матовой коже… едва заметные следы на каждом плече от букв L и А — очень тонкие белые линии на фоне загара… ее напряженная грудь, когда они начали ласкать ее соски… прерывистые вздохи… несколько отданных ей приказов — например, подняться и пойти (с нашей помощью, поскольку она почти ничего не видела) в комнату, подготовленную для церемонии. Потом я на короткий миг приподняла ее маску, чтобы она увидела огромное зеркало, возле которого ее поставили. Ей было велено встать на колени, лицом к нам и спиной к зеркалу, скрестить руки на груди, наклониться вперед так, чтобы плечи коснулись пола, и раздвинуть бедра — такая приглашающая поза была одновременно прекрасна и бесстыдна, поскольку в зеркальном отражении ее влагалище оказалось на переднем плане. Мы сказали ей, что в этой позе она очаровательна и должна сохранять ее, пока нам не надоест…
— Почему вы замолчали?
— Не знаю… Я опять не могу точно вспомнить… Когда я описывала вам эту картину, я «увидела», что тело девушки больше не было опутано сетью. Но когда я ее сняла? Не помню… Затем я пошла в ту комнату, где Себастьян ждал, когда наконец соблаговолят заняться им. Должно быть, я велела ему раздеться, потому что он стоял на коленях, обнаженный, с завязанными глазами, в той комнате, где прежде находилась девушка. Повинуясь моему жесту, прислужник подошел к нему и принялся целовать, едва прикасаясь губами — как я и приказала это делать.
Потом мы в свою очередь приблизились, в полном молчании. Наши ласки добавились к ласкам прислужника — анонимные и не связанные с сексуальными помыслами в этой прекрасной голове. Я начала царапать ему соски своими острыми ногтями, и он моментально возбудился. Было само по себе возбуждающе удостовериться в том, что он полностью доведен до кондиции, коснувшись кончиком пальца, если можно так выразиться, живого тому подтверждения. Время от времени кто-то из нас выходил в соседнюю комнату, чтобы убедиться, что молодая женщина (мне все время хотелось назвать ее Юдифью или Саломеей) все еще остается в той позе, которую ей предписали.
— Но, кажется, вы говорили о «связывании»?
— Да, я как раз собираюсь к этому перейти… Эту картину можно было бы назвать «Связанные рабы». Итак, мы перешли в «ритуальную» комнату и заняли позиции, о которых договорились заранее. Вы помните: лицом к зеркалу, мои помощники — по бокам от меня, прислужник — слева, возле скамеечки.
Девушка наконец поднялась, Себастьян стоял перед нами. Я объявила им, что их сейчас свяжут спиной к спине, так, чтобы они не могли друг друга видеть, с помощью ремней и цепей, за руки, запястья, бедра и лодыжки, что потом их будут хлестать кнутом — просто так, без всякого повода, ради удовольствия моего и моих друзей (и для их собственного тоже, но этого я не сказала).
— Они были одного роста? Какие у них были лица?
— Они оба были высокими, она, правда, немного пониже, но это не создавало проблем, поскольку на ней остались туфли на высоких каблуках, так что она оказалась вровень с ним, и их неподвижные тела соединились друг с другом, как нужно. Их поставили напротив зеркала, одним боком к нему, другим — к зрителям. Я дала Н. кожаную плетку, и он тут же начал хлестать ею девушку. Она не сопротивлялась, но ее инстинктивные подергивания натягивали путы и заставляли Себастьяна пошатываться — из-за этого они оба могли потерять равновесие. Я начала хлестать его лишь тогда, когда увидела, что дрожь и стоны девушки настолько его распалили, что он и сам начал стонать. Чем сильнее я хлестала его — по груди, животу, бедрам, — тем громче он стонал; казалось бы, это должно было заставить меня хлестать с еще большей яростью, но нет: я остановилась. Обернувшись, я увидела, что F. привязала прислужника к трубе отопления в темном углу и мучает его, глядя на нас.
— Вы так и не ответили на мой вопрос по поводу их внешности.
— Возможно, потому, что эта пара настолько соответствовала стереотипу, что это было почти помехой! Девушка-брюнетка и юноша-блондин — ну прямо фотография на обложку глянцевого журнала! Но, в сущности, зачем пытаться избежать этих штампов? Почему бы не признать, что именно это я и хотела увидеть: ожившее клише?.. Брюнетка и блондин, оба красивые — но это, конечно, вам ни о чем не говорит. Поскольку вы хотите, чтобы я сказала что-то особенное о них, слушайте: у нее был четкий профиль, горделивая осанка, стройная фигура, черные волосы, золотистая кожа, черные глаза; сравнения, которые приходит мне на ум: «египетская богиня», «восточная принцесса», или, если хотите, «Саломея» Гюстава Моро. Что до него, у него, напротив, были голубые глаза и белокурые волосы, как у потомка выходцев с Севера, а тонкими чертами лица он напоминал архангела с картин прерафаэлитов. Ну, теперь вы довольны?
Здесь у меня снова провал в памяти. Что мне вспоминается после — рабы уже развязаны, Себастьян стоит позади моего кресла, а девушка шепотом просит, чтобы ей показали, где туалет. Разумеется, мы захотели, чтобы она помочилась прямо тут же, на прислужника.
