— Какого черта ты смеешься? — спросил он шепотом.
— Ты в первый раз в библиотеке, да? — в тон ему шепотом спросила девушка.
Он опустил голову, потом посмотрел вверх. Это был ответ «да».
— Если хочешь взять книгу, тебе нужен читательский билет. Напиши вот здесь имя, фамилию и можешь брать любые книги, но не больше трех за один раз. У нас есть также DVD, CD и журналы. Все бесплатно. Да, и Интернет тоже, разумеется, если тебе нужно.
— Мне нужна книга. Одна. Если надо, я заплачу.
— Не надо. Надо только заполнить читательский билет. Какая книга тебе нужна?
Эмилиано посмотрел вокруг, чтобы удостовериться, что его никто не слышит. В библиотеке было не так много людей, все что-то читали или смотрели в мониторы. Он придвинулся ближе к девушке и зашептал:
— Книга о ласточках.
— Роман? Эссе? Компенди… — она оборвала себя на полуслове и начала заново. — Тебе нужна какая-то история о ласточках, атлас с указанием мест, где их можно встретить, или книга, в которой бы рассказывалось, как они устроены, чем питаются…
— Вот это! — На суровом лице — тень счастья.
— Понятно.
Девушка взяла карандаш из жестяной банки, стоявшей перед ней на стойке, и вставила его себе в волосы, собрав их в пучок на макушке. Потом повернулась к компьютеру и забегала пальцами по клавиатуре, не сводя глаз с экрана, на котором замелькали названия книг.
— Есть! Подожди меня здесь.
Тень счастья преобразилась в улыбку. Едва заметную. Но девушка ее увидела.
— Заполни читательский, — сказала она, протянув Эмилиано ручку.
Он послушался, стараясь скрыть радость. Он нашел то, что искал. Бесплатно. Ему казалось это чем-то невероятным. Но когда девушка вернулась с книгой в руках и неизменной улыбкой на губах, Эмилиано не смог удержаться и протянул обе руки к книге. Как мальчик.
«Учебник по орнитологии. Том IV».
— Глава о ласточках начинается на сто сорок второй странице, — сказала девушка, вручая ему книгу.
Эмилиано хотел сказать «спасибо».
Очень хотел. Но не знал, как это сделать.
И протянул ей заполненный читательский билет. Она просветила его каким-то смешным пистолетом, потом ткнула пистолетом на этикетку, приклеенную к книге, и компьютер издал короткий резкий звук.
— Готово. Что-то еще?
— Нет.
Эмилиано положил книгу на коробку, которую все это время прятал у себя под ногами, и направился к выходу.
— Эй, читательский! — позвала его девушка.
Он вернулся назад под недовольными взглядами читателей и любопытствующим взглядом девушки за стойкой.
— У тебя там ласточка?
Тишина. Все глаза направлены на юношу с картонной коробкой в руках. Две девушки зашептали что-то друг другу на ухо, тихо пересмеиваясь.
Эмилиано вылетел из библиотеки, не произнеся больше ни слова. Это оказалось намного труднее, чем украсть мобильный у богатой девочки. Но он справился. Оказавшись в безопасности рядом со своим мотоциклом, он открыл книгу на сто сорок второй странице и прочитал подзаголовок третьего абзаца: «Чем питаются ласточки».
— Дай посмотреть! — сказала Лючия, пытаясь отвести от глаз руки Шагалыча.
— Подожди. Сделай еще три шага. Иначе нарушится композиция.
Лючия подчинилась. В конце концов, Шагалыч ровно за пятнадцать минут прикатил на Кампо де Фиори, чтобы встретиться с ней. А перед этим еще отправил ей очень смелое эсэмэс… Пожалуй, он заслуживал ее доверия.
«Ты должна это увидеть. Приедешь в мастерскую?» — написал Шагалыч.
Лючия была с родителями и не могла шагу ступить от прилавка, но она умирала от любопытства.
«Приезжай лучше ты», — ответила она и назначила ему встречу в парке на улице Аренула. «Чтобы у нас было немного прайваси», — дописала Лючия, вспомнив слова Эммы.
Шагалыч понятия не имел, что это за «прайваси» такое, но его это нисколько не волновало. В любом случае ответ был «да». А «да» было его любимым словом.
Шагалыч медленно разжал пальцы, и перед Лючией, стоявшей под цветущим деревом на улице Аренула, возникла «Грациелла», расписанная всеми красками, какие только были в мире. Вряд ли что-либо могло разрушить подобную композицию.
— Какой красивый! — захлопала в ладоши Лючия.
— Он твой!
Лючия бросилась к велосипеду, чтобы лучше рассмотреть ангелов, лилии и шары, которые украшали обновленную раму, и начала охать и ахать от восхищения:
— Спасибо!
Шагалыч смотрел, как ее губы распускались лепестками, и не мог выдавить ни слова.
Лючия подошла ближе и поцеловала его в горячую от быстрой езды щеку. В парке на улице Аренула зацвела плантация роз. Ароматные лепестки забили ключом из фонтана, спрятавшегося за деревьями, и Шагалыч вдруг осознал, что он понял раз и навсегда, что значит слово «прайваси» и все остальные слова всех языков мира. Они значат «Лючия».
— Можно мне покататься?
— Ч-что? — пролепетал он, еще не очнувшись от цветочного обморока.
— Можно мне прокатиться на велосипеде?
— Он твой.
Его словарный запас стремительно катился к нулю.
Лючия рассмеялась.
— Только ты не убегай, — попросила она, не очень уверенно садясь в седло.
Не убегай?
Да он остался бы в этом скверике на всю жизнь. И все смотрел бы, как она кружит вокруг фонтана, словно на карусели из деревянных лошадок. Лючия объехала фонтан за несколько секунд. Но Шагалычу казалось, что он смотрит фильм длиной в вечность. Каждая складка юбки в полоску, каждое движение пухлых икр, каждый поворот мягких рук, каждый выдох, едва заметный от движения светлой блузки, — все превращалось в бесконечное мгновение, от которого у него ширились грудь и глаза, а сам он замер в одном длинном невозможном вздохе.
Завершив кружение и вернувшись к Шагалычу, Лючия нашла его все таким же молчаливым, со счастливой улыбкой на лице, напоминавшей улыбку спящего младенца.
— Все хорошо?
— Замечательно.
— Мне надо идти, а то мои начнут волноваться.
— Замечательно.
— Спасибо еще раз. Может, как-нибудь покатаемся вместе?
— Замечательно.
Лючия взмахнула рукой и покатила прочь, унося с собой цунами лепестков и заката.
На следующее утро Дзено провожал старого друга. Ансельмо поехал на велосипеде и уже давно был на вокзале. Он устроился ждать на скамейке на большой площади и стал разглядывать двух крылатых коней из белого мрамора, возвышавшихся над монументальным входом Центрального вокзала. Мощные фигуры с крупными мышцами, большие головы опущены вниз. Две задрапированные статуи рядом склоняли головы к длинным шеям лошадей, словно говорили им что-то по секрету. Наверное, что-то о муравьишках, которые суетились внизу, беспрестанно входили и выходили из вокзала. На каком языке говорили статуи и кони? Жалели они тех, внизу, у которых не было ни крыльев, ни драпировок? Смеялись над ними? Оплакивали их горести?
