Послав довольную ухмылку гостям, которые не осмеливались к нему приближаться, Пьерлуиджи поднес к губам бокал, продолжая следить за коленцами танцоров. Его покрасневшие водянистые глаза остановились на Маргарите, в этот момент пересекавшей зал, чтобы выйти, и в них отразилось отвращение. Глаза погасли, и лицо совсем стало похоже на высохшую мумию.
Отвращение вызвал не вид Маргариты, а жидкость, которую он пытался выплюнуть в бокал. Она струйками потекла по губам, пачкая воротник яркими пятнами, какие не оставит ни одно вино. Все выпитое тут же изверглось в приступе рвоты, когда у находившегося поблизости врача вырвался хриплый возглас: «Кровь, это кровь!»
Он наклонился к герцогу, чтобы разобраться, не яд ли вызвал кровотечение, и с облегчением заметил, что у Пьерлуиджи не было никакого кровотечения, просто сам бокал был наполнен кровью. Пьерлуиджи с омерзением швырнул его на пол и отвернулся, чтобы подавить новый рвотный спазм.
Алессандро и Оттавио уже склонились над отцом и сделали знак слугам поднять его и вынести из зала.
Несмотря на грохот музыки и неистовый танец, кое-кто из гостей начал понимать, что случилось что-то серьезное. Виттория наблюдала всю сцену, не выдавая своих чувств. Ее трудно было отвлечь шумом и болтовней: привычку концентрировать внимание, несмотря ни на что, она унаследовала от свекрови, донны Костанцы д’Авалос, принцессы Арагонской. Донна Костанца в ожидании сына держала невестку при себе на вилле в Искье и учила управлять малейшей своей эмоцией, убежденная, что хрупкая женская натура способна взять реванш, только преуспев в самодисциплине. Никогда не разделяй эмоций врага, это равносильно поражению. Виттория видела, как вынесли Пьерлуиджи, и поймала на лице Алессандро одну из самых фальшивых улыбок, обращенных к вице-королю Неаполя, дону Педро де Толедо, который подходил, сверкая золотом и звеня оружием.
— Ничего страшного, — сказал Алессандро, — небольшая дурнота: скопление людей, волнения дня… Отец еще не совсем здоров, но на воздухе ему станет лучше, и через минуту он снова будет с нами.
Слуги наводили порядок, отчищая пол от рвоты и крови. Обменявшись несколькими озабоченными репликами с женой, Оттавио вышел. Его сопровождали двое молодых людей, с которыми он никогда не расставался в минуты опасности. Он поискал глазами одного из «мясников» отца, Орацио Бальони, но тот необъяснимым образом исчез в сутолоке, и остался только второй телохранитель, граф ди Спелло. Его разрывали желание найти Бальони и необходимость стоять как скала за герцогским креслом, держа одну руку на спинке, другую на кинжале.
Праздник уже превратился в настоящую вакханалию, и прервать его не было никакой возможности. Чтобы возбуждение не спадало, объявили начало забега быков и карнавала на площади перед дворцом. Прежде чем начнет распространяться известие о таинственном происшествии с сыном Папы, гостям предложили занятное зрелище.
Когда большинство гостей бросились в сумятицу, как всегда сопровождавшую подобные праздники с карнавалами, Виттория и Джулия подошли к музыкантам, которые продолжали дудеть в свои флейты и трубы. Виттория, по обыкновению, надела черное платье, ничуть не заботясь о том, чтобы подчеркнуть и заставить признать свое королевское достоинство. Однако она не отказала себе в тщеславии надеть старинный сердолик, принадлежавший императору Августу. На крупном, величиной с яблоко, камне был вырезан Ганимед, похищенный Зевсовым орлом.
Джулия в лиловой тунике была прекрасна, как богиня. Оранжевая блуза шарфом обвивалась вокруг нее, и Тициан склонился перед ее вкусом и заявил, что он всю жизнь смешивал краски, но даже не подозревал, как великолепно такое сочетание цветов. Но дамы никак не отреагировали на всеобщее восхищение; их гораздо больше, чем мужчин, занимала разгадка недавнего происшествия.
— Кровь, — прошептала Виттория, вглядываясь в надутые от напряжения щеки музыканта.
— Кровь, — подтвердила Джулия, склонив голову, чтобы получше рассмотреть первый портрет Павла III, выполненный Тицианом лет десять назад.
— Ужасное событие. В доме Фарнезе, в день триумфа. Кто же на такое отважился?
С улыбкой любуясь портретом, Джулия еле слышно проговорила:
— По-моему, император так и не смирился с тем, что старик отхватил кусок земли, принадлежавшей церкви, и слепил из него фамильное владение, поставив Карла перед этим фактом, едва народились близнецы. У меня в руках были документы, касающиеся этой темы.
Джулия покосилась на зеркало, чтобы поправить оранжевое облако вокруг лица. Лиловая туника эффектным бликом отразилась в ее карих глазах. Никакая изобретательная находка не сравнилась бы с этой простотой. Она подошла к Виттории, будто бы обсуждая картину Тициана:
— Это могла сделать синьора Маргарита, разозлившись, что Папа, вместо того чтобы передать герцогство ее мужу Оттавио, сдался под давлением старого развратника Пьерлуиджи. Оттавио же он не дал ни лиры, полагаясь на его доходы. Все фамильные сбережения уйдут теперь на охрану новоиспеченного герцога от дворян Пармы и Пьяченцы, которые уже грозились его убить. Конечно, трудно вычислить, кто желал бы смерти такого червя, как Пьерлуиджи. Гораздо проще отыскать тех, кому он нужен живым. Он натворил столько бед, что, наверное, даже дети предпочли бы видеть его мертвым.
В этот момент в зал вошел Алессандро, а за ним раскрасневшийся Пьетро, который то и дело отдувал со лба светлые кудряшки. Во взгляде гиганта сквозило отчаяние: он не знал, как помочь другу, и только беспомощно помахивал в воздухе искалеченной рукой. Побелевшее лицо Алессандро застыло, как мраморное, но ни одна складочка на пурпурной мантии не сдвинулась с положенного места. Он подошел к дамам и учтиво раскланялся. Виттория попыталась что-то сказать насчет прекрасной картины и замечательного праздника, но Алессандро приступил сразу к главному: они принадлежали к властной элите, и их не мог не взволновать прискорбный эпизод.
— Вы видели, что произошло?
Виттория, оттягивая время, спросила, что именно он имеет в виду, но Алессандро довольно жестко ее перебил:
— Моего отца… и кровь в бокале.
— Ужасное оскорбление, да еще в такой день!
— И еще не сказано, что оно будет последним. Ситуация вот-вот выйдет из-под контроля. Для вас не секрет, что император недоволен вступлением моего отца во владение феодом. Как вы думаете, не он ли автор этого предупреждения? Вы ведь весьма близки к императору и его представителям здесь, в Риме.
Кардинал был настолько потрясен, что бросился к ней за помощью с такой искренностью, какой Виттория никак не ожидала. Хотя, конечно, она была в долгу перед Алессандро: он не отвернулся от нее, когда она попросила защиты от Карафы. Ходили даже разговоры, что Виттория и ее друзья до сих пор на свободе только благодаря дружбе императора и покровительству Фарнезе.
— Мне жаль, Алессандро, но я ничем не могу вам помочь. О происшедшем я не знаю ничего такого, чего не знали бы вы. На обеде я сидела рядом с имперским послом, но если вы намекаете на него, то, мне кажется, его участие в этой истории можно исключить. Он был весел и не отлучался от стола, разве что по естественной надобности. И потом, не думаю, что он способен так умело притворяться. Может, враг в доме, среди ваших близких, но это всего лишь мое предположение.
