— Кстати, о вчерашнем вечере… — вспоминаю я то, что меня беспокоило с того самого момента, когда узнал, что к делу подключилась служба безопасности. — Ты своих пальчиков там нигде не оставил?
— Ты за кого меня держишь, я не понимаю?
— А когда воду открывал, чтобы платок намочить?
— Нет, ну ты меня принимаешь за последнего фраера, честное слово! — снова возмущается этот сеньор Помидор.
Некоторое время мы сидим молча и разглядываем, как дым от наших сигарет медленными струями поднимается к потолку. Я вижу, что мой напарник не доволен. Его как и меня уже втянуло в это дело. Слишком уж много вопросов накопилось за последние несколько часов. И относительно обыска в квартире Коцика и самой личности искавшего. И при чем здесь ЦРУ? Может это был просто бред умирающего? А если не бред, то что, интересно, Коцик хотел этим сказать? То, что янки виноваты в его гибели, или то, что он имел к ним какое-то отношение? Этого еще мне не хватало! Коцик — шпион! Мата Хари в брюках, мать его! Правда он работает на совместном предприятии, на котором даже пытаются что-то там изобретать, но право-то на новые разработки имеют как наша сторона, так и иностранные инвесторы! Нет, я пока не в состоянии придумать хоть мало-мальски удобоваримую версию, объясняющую все это. Чем больше я над этим размышляю, тем больше запутываюсь.
Что же мог разведывать Юрий Иванович? Я-то всегда наивно полагал, что все наши секреты уже давным-давно проданы на Запад, на сорок лет вперед. Как хотите, но одновременно с замешательством, во мне просыпается чувство патриотизма. Я не могу не почувствовать гордости за свою страну. Оказывается — у нас еще есть тайны!
— Да чуть не забыл, — все не может уняться Вано. — Скажи, а как получилось, что грузовик наехавший на Егорова и Коцика не был зафиксирован дорожной инспекцией?
— Спрашивал я об этом у Жулина. Представляешь, патрульных, оказывается, в том районе в это время не было. Поступил сигнал об угоне крутой тачки, и все занимались ее поиском. Потом выяснилось, что тревога ложная. Один спиногрыз взял у своего старика «мерс», чтобы покатать свою подружку, а его об этом предупредить забыл.
— А может составить фоторобот этого блондина, которого мы с тобой видели и пусть его менты по картотеке проверят? Не исключено, что он раньше уже где-то светился, — снова атакует он после очередной паузы.
— Вот когда тебя вызовут повесткой, сам знаешь куда, ты им так и посоветуешь. Они будут тебе благодарны. А пока нас не спрашивают, наше дело сторона.
Царегорцев все еще не спешит освобождаться, поэтому Альварес, у которого на данный момент тоже нет никаких дел, предлагает мне сыграть в шахматы. Мы оба любим эту игру. Альварес — потому что всегда выигрывает, а мне она нравиться тем, что хорошо способствует философским размышлениям. Чем больше я играю, тем больше убеждаюсь, что шахматная партия — это в миниатюре вся наша жизнь, где сила фигур зачастую определяется не их возможностями, как могут или не могут они ходить, а тем на какой клетке, в каком месте шахматной доски они стоят. Так, неприметная пешка может вдруг оказаться страшной и даже роковой для противника фигурой, в то время как вездеходный ферзь слабым и беспомощным.
В жизни тоже — можно быть полным дебилом, но если повезло оказаться, а лучше всего сразу родиться в нужном месте, в нужное время и в окружении нужных людей, то беспокоиться не о чем. И, в тоже время, можно иметь семь пядей во лбу, но если ты оказался на слабой позиции, то хоть вдребезги разбей этот лоб о стену, в лучшем случае там же и останешься. В худшем — тебя сожрут. Вы можете мне возразить, дескать, и пешки становятся ферзями! Согласен, но это происходит лишь в том случае, если путь для этой пешки будет расчищен, и ее все время будут прикрывать, то есть мы опять возвращаемся к тому самому «нужному месту» и «нужным людям». Что и требовалось доказать! Наверное, поэтому я и проигрываю постоянно, потому что не думаю о самой игре как таковой.
Как бы то ни было, но сейчас мне не очень хочется играть. Последнее время у меня и без шахмат было достаточно других головоломок.
Наконец, визитеры, бывшие у Царегорцева, отчаливают, и я получаю доступ к начальственному телу.
Выслушав мой подробный доклад, Павел тоже решает, что мы сделали все, что могли и теперь в самом большем случае можем ограничиться только ролью свидетелей, и то если нас об этом очень попросят. Я говорю шефу о своем чувстве глубокой неудовлетворенности оттого, что приходиться бросать дело, не доведя его до логического конца.
В ответ Павел произносит несколько умных, и поэтому слишком закрученных фраз, которые, если их расшифровать и перевести на правильный человеческий язык, сведутся к тому, что по большому счету, он не возражает против того, чтобы я померился силой с ЦРУ, но при условии, что делать я это буду во вне рабочее время и за свои собственные средства.
Он деликатно напоминает мне о том, что в уставе «Зеты +» цель создания предприятия определяется как «получение прибыли», то есть всего того, что, выражаясь на языке бухгалтеров, остается от выплаченных нам клиентами денег, после того, как из них будут высчитаны сумы, уходящие на зарплату работникам, налоги, взятки труженикам контролирующих служб и инспекций, оплату счетов за электроэнергию и другие накладные расходы. А чтобы вступать в боевые действия против ЦРУ, равно как и против других иностранных разведслужб, так в уставе этого нет.
— Ладно, можешь считать, что ты меня убедил, — пасую я перед столь вескими доводами. — Что мне теперь делать? Есть какие-нибудь дела?
— Ничего пока нет, так что оправляйся-ка дальше догуливать свой отпуск. Можешь прибавить к нему те два дня, которые ты работал.
— Три дня. Три! Вечно ты округляешь в сторону уменьшения.
— Как хочешь, пусть будет три.
Видя, что я собираюсь встать и покинуть его, Царегорцев протягивает мне небольшой предмет с формой приближающейся к прямоугольной, со множеством кнопок.
— И что сие означает? — с подозрением интересуюсь я.
— Для такого пещерного человека как ты, могу объяснить, сие называется мобильный телефон.
— Я и сам вижу, что не кофемолка. Я спрашиваю, что из этого следует?
— А следует то, что ты будешь постоянно носить его с собой.
Этого я и боялся больше всего. Еще раньше Павел пытался навязать мне мобилу, но тогда мне удалось от нее отделаться. Я понимаю, конечно, что эта штуковина временами бывает очень нужной, но мне неприятна сама мысль о том, что теперь любой идиот, знающий мой номер, может достать меня, когда и где угодно, даже если я будут сидеть на очке со спущенными штанами. Я всегда предпочитал работать самостоятельно и связываться с начальством, только если сочту это необходимым или когда мне есть о чем ему сообщить. Теперь же Павел сможет названивать мне каждые полчаса и я не смогу его послать.
— Может не надо? — с надеждой в голосе спрашиваю я. — Зачем он мне?
— Надо! Мне надоело находиться в постоянном неведении про твои похождения! Ты исчезаешь на целых два дня. Все это время я как на иголках сижу, а ты даже не считаешь нужным связаться со мной и сообщить о том, как продвигаются дела! Только сегодня я увидел Альвареса с лицом похожим на обезьяний зад, а потом узнаю, что за Коцика принялись федералы!
