Привалившись к стене с несвежей покраской, Надеж таращила глаза.
– Ты была права, – заключила я. – Этот день и в самом деле странный.
Dear Prudence
Лицо Версини, когда я вошла в помещение. Он практически вздрогнул. Мне не показалось, нет, он действительно вздрогнул, увидев меня. Хочу вам сказать, что первого же, кто заговорит со мной о паранойе, я засуну в котел, проткну себе нос костью, приготовлю рагу и съем. Ну да, когда зовешься Прюданс Мане, когда у тебя докторат и партнерство в консультационной фирме, ничто априори не указывает, что ты черная.
Я знаю их слишком хорошо, эти отведенные взгляды, эти неловкие попытки скрыть свое удивление, потому что, о, разумеется, такая реакция далека от политкорректной.
Я их знаю, предвижу, жду, но так и не смогла привыкнуть. Я борюсь, сопротивляюсь, отлично понимаю, что, поддаваясь этим мрачным мыслям, наказываю саму себя. Тщетно. Весь день заглядываю в подставленные зеркала. Подстерегаю оскорбление. Ты черная, Прюданс. Для всех этих белых, с которыми приходится сталкиваться, ты происходишь из рода рабов. И тут не важна ни твоя красота, ни твой ум, ни твоя обязательность, ни твой профессионализм. Ты черная, значит, второсортная. Из мира недочеловеков, который располагается где-то между животным и растительным.
– Значит, вы, э…
– Прюданс Мане. Рада наконец познакомиться с вами.
Бедная Орлеан, которая так старается верить в волшебные сказки. Готова все забыть под тем предлогом, что рабство было искуплено как преступление против человечества. У нее только одно слово на языке – терпимость. Орлеан и понятия не имеет о величайшем жульничестве двадцатого века. Я-то от этого задыхаюсь. Не верю в добрые чувства. Я смотрю на факты, цифры, констатирую, что средняя продолжительность жизни чернокожего ниже, чем у белого, наблюдаю повседневную унизительность нашей жизни. Лицемерие благомыслящих. Их постоянную заботу. Я чувствую, что взрываюсь, но чего ради? Надо держаться. У меня только одна цель: пройти через эту жизнь как можно скорее. Остается лишь расставить несколько точек над «i», как только представится случай.
Обращаясь к Версини, я смотрю ему прямо в глаза. Я довольна собой. Досье солидно. Все элементы сходятся в одну точку. Распечатка платежей, переплетение счетов. Месяцы тщательных исследований, беспощадного анализа. Ночей, которые я потратила на изучение самых темных и наименее известных из легальных механизмов, на выслеживание юридических неясностей, на создание смысла, теорий, на вынесение заключений, которые почти невозможно оспорить. Я излагаю, утверждаю, развиваю, доказываю. Он слушает. Качает головой. Гладит себе подбородок, выпивает стакан воды.
Закончив, я протягиваю ему досье с определенной гордостью: вот схема, какой ее можно воссоздать, дорогой мсье. Мы готовы к последнему раунду.
– Хорошо, – говорит Версини, выслушав мои доводы. – Это большая работа, неоспоримо.
Он не опустил глаза ни на долю секунды. Наши взгляды встречаются в молчаливой схватке, точная цель которой мне не известна. Я слегка улыбаюсь: невозможно контролировать чувство удовлетворения, которое я испытываю в этот миг, сидя напротив этого человека, развалившегося в своем огромном кожаном кресле, в помещении, претенциозная обстановка которого буквально кричит об успехе. Этот человек только что меня поздравил, но он всего лишь воздал мне должное.
– И тем не менее, – продолжает он.
– Да?
– Кое-что меня беспокоит. Вы говорили – я приведу ваши собственные слова – о заключениях, которые почти невозможно оспорить. Почти – вот что весьма досадно.
Едва различимый оскал застывает в уголках его губ, выдавая напряжение. Я скорее должна бы сказать, его кровожадность: ему только что представили железобетонное досье, а этот господин Версини весьма досадует.
– Мсье, я весьма сожалею, но невозможно сделать лучше.
– Это и в самом деле достойно сожалений. Кто работал над этим досье? Клара?
– Я, мсье. Я могу особо развить любой пункт, ответить на все ваши вопросы. Мы говорим о наших методах.
Он хмурится.
– Моя дорогая, – бросает он снисходительным тоном, – чтобы получить гарантии, я крайне дорого плачу вашей фирме. Так что я задам вам всего один, совершенно ясный вопрос: вот этим… – Он хлопает рукой по оранжевой обложке, – устранить подозрения, которыми обременен мой банк?
Так. Значит, плохо дело. Его глаза жестко буравят меня. Я облекаюсь в броню, но слишком поздно. Тебя задели, Прюданс.
– Остаются кое-какие темные места. Перед судьей нам придется положиться на силу нашего убеждения, мсье, но это ведь часть нашей работы. Настал момент довериться нам.
– Мне не нравится ваш подход, – говорит Версини. – Вы здесь не для того, чтобы выявлять темные места или делать выводы о том, что известно лишь приблизительно. Если вам нечего добавить, встреча закончена. Я позвоню Кларе в конце дня.
Он встает и выходит. Я видела его фото в многочисленных газетных вырезках, которые подкрепляют мое досье: Версини награждает министр экономики, Версини на ступенях Дворца правосудия, Версини на новом открытии знаменитого звездного ресторана. Но вживую, во плоти, так сказать, встретилась с ним впервые. Впрочем, во плоти – верное определение, он весьма дороден. Дела явно пошли ему впрок. Он прославился тем, что владеет одним из лучших винных погребов в мире. Частный банк, которым он управляет, держит права на многие знаменитые марки вин, финансирует престижный сорт шампанского и известный коньяк, цена одной бутылки которого равна полугодовой зарплате рабочего.
Клара была так горда, заполучив это дело. Прежде Версини никогда не обращался к сторонней фирме. У него есть свои собственные юристы, свои цепные псы, ценимые за их свирепость. Его трижды проверяли, и трижды он отмывался от любого подозрения.
– Но на этот раз, Прюданс, все серьезно, – предупредила Клара. – Чтобы выбраться из этой грязи, ему нужны самые лучшие, а самые лучшие – это мы. Это ты. Ты лучшая.
Комплименты были мне безразличны, но само дело представлялось заманчивым.
– А сама-то ты, Клара, что об этом думаешь? Он в чем-то замешан?
– Важно не мое мнение, а только то, что подумает судья. Но благодаря тебе судья подумает, что он невиннее ягненка.
Она заметила мой недоверчивый взгляд.
– Да нет же, конечно, не замешан. Я с мафиозными организациями не работаю. Впрочем, у судьи нет никаких доказательств на руках.
Нет никаких доказательств, зато есть твердое убеждение, которое он едва скрывает. Дело ему поручили всего несколько дней назад, с предыдущим судьей – в данном случае с предыдущей, это была женщина – неожиданно случился инфаркт. Нового я не знаю. Знаю только, что он молод и в первый раз получил такое важное дело. И тем более опасное: он захочет сделать себе имя любой ценой. «Реальпром» – золотое дно для того, кто хочет пробиться в высшую лигу: туманная деятельность, целая сеть в наиболее сомнительных офшорных зонах, подозрение в связях с крупной преступностью, гипотеза о подкупе политиков. И в довершение картины – поддержка большого частного банка, до сих пор известного своим могуществом и скрытностью. Версини.
