В представление входило семнадцать номеров, которые шли без всякого перерыва. Несколько раз я украдкой поглядывал на Калли, но на ее лице было не больше эмоций, чем на лице Джоан Риверс[35]после курса уколов ботокса.
Так было до семнадцатого номера: «Соло на трапеции».
Именно тогда я заметил, что правая рука Калли напряглась, совсем чуть-чуть. Я внимательнее посмотрел на нее и увидел, что она не плачет, но находится на грани эмоционального срыва. Удивительно, но одна-единственная слеза появилась на кончиках ее ресниц и медленно стекла до середины ее щеки. Она не чувствовала, что я смотрю на нее, и не попыталась ее вытереть. В этом театре «О» посмотрели более девяти миллионов зрителей, но ни один из них не был тронут так, как Калли. Я знаю, что говорю, потому что наблюдал за ней в ситуациях, в которых разрыдался бы самый «крепкий орешек». Так вот, если сложить вместе все те ситуации и это представление, за все время она пролила всего только одну слезинку.
Я открыл программку и заметил, что сегодня на трапеции выступала девушка из второго состава. В ее имени было что-то знакомое.
А потом меня как обухом по голове ударило.
Это была Эва Ле Саж.
Сам я ее никогда не встречал, но знал, что Калли, по поручению «Сенсори ресорсез», контролировала Эву в Атланте. Обычно вы привязываетесь к людям, которых контролируете и хотите, чтобы они добились успеха в жизни. Оказывается, Калли была гораздо более сентиментальна, чем можно было подумать. А с другой стороны, когда она убивала Чарли и его дружков несколько дней назад, то лишь слегка нахмурилась, поэтому матерью Терезой ее никак нельзя было назвать.
– Цирк дю Солей выступает в Вегасе одновременно на шести площадках, – заметил я после окончания представления.
– И что?
– А то, что сегодня вечером на Стрип[36]выйдут пятьсот их артистов, и все настолько голодные, что будут готовы заняться самоудовлетворением.
– Любой может заняться самоудовлетворением. – Она как-то странно посмотрела на меня.
– Я совсем не это имею в виду.
– Тогда спасибо, что предупредил.
Мы сели в ожидавший нас лимузин и направились в отель «Энкор». У нас был забронирован столик в ресторане «Свитч».
– А что-нибудь еще ты в этом шоу заметил? – спросила Калли. – Я сейчас не имею в виду сексуальную сноровку выступавших.
– Думаю, что это лучшее шоу, которое мне довелось видеть в жизни. Синхронные пловцы, акробаты, солдаты в красных мундирах и напудренных париках, которые катаются на карусели, сидя верхом на лошадях, ныряльщики мирового уровня, и этот мужик, который был настолько поглощен своей газетой, что продолжал читать ее даже после того, как превратился в факел…
– А еще что?
– И особое впечатление на меня произвела акробатка на одиночной трапеции, дебют которой мы сегодня увидели. Твоя знакомая по Атланте. Эва Ле Саж.
– Когда ты это понял? – спросила Калли, помолчав минуту.
– Только в самом конце.
– Как ты думаешь, она сможет войти в первый состав?
– Я в этом не специалист, – пожал я плечами.
Взглянув на Калли, я понял, что для нее важно услышать мое личное мнение, что-то, что будет идти от чистого сердца. И я решился.
– На мой взгляд, Эва обладает совершенно особенными качествами балерины, которые делают ее абсолютно фантастической. Сегодня она меня просто поразила. Это было все равно что наблюдать поэзию в движении.
– Поэзия в движении, – повторила за мной Калли. В голосе ее мне послышалась тоска. – Ты это сам придумал? – спросила она, подумав.
– Это старая песня из шестидесятых.
– Восемьсот шестидесятых? – усмехнулась девушка.
– Девятьсот, умник. Джонни Тиллотсон.
– Я серьезно, Донован. Откуда ты это знаешь? Ведь в шестидесятых ты еще даже не родился.
– Знаешь, на свете есть вещи, о которых стоит узнать побольше.
– И что, музыка шестидесятых – это одна из них?
– В те времена музыка была гораздо лучше.
– Если говорить о названиях песен, то, наверное, ты прав.
Какое-то время мы ехали молча, ощущая, как машина подрагивает на неровностях дороги.
– Прошу прощения – это все из-за строительства, – сказал водитель, обернувшись в нашу сторону.
– Все в порядке, – ответил я. Конечно, виновато строительство. В Вегасе строили всегда и на каждом шагу.
– Ты голодна? – спросил я.
Я хотел пообедать в «Свитч», потому что слышал, что там подавали какой-то фантастический салат с лобстерами на закуску и очень хорошие стейки. Уникальной особенностью этого ресторана было то, что каждые двадцать минут свет в зале гас, играла жутковатая музыка, а стены и потолок полностью меняли свой декор. Я даже слышал, что иногда официанты тоже быстренько переодеваются в другие костюмы. Приманки для туристов – я это хорошо понимал, – но мне хотелось рассказать об этом Кэтлин и Эдди, когда я вернусь.
– Я не очень большой ценитель еды, – ответила Калли, – но я закажу себе что-нибудь пожевать, пока мы будем обсуждать эту… ситуацию.
– А что, есть какие-то проблемы? С Эвой? – поинтересовался я.
– Думаю, что они на подходе, – ответила девушка.
Глава 20
«Свитч» меня не разочаровал. Этот ресторан был полон ярких цветов, венецианского цветного стекла и диковатых, но очень стильных тканей. А кроме того, в ресторане был виски-бар, в котором, помимо многих классических брендов бурбона[37], был мой самый любимый: «Паппи Ван Винкль», семейные запасы двадцатилетней выдержки. Я сразу же заказал нам по порции этого напитка.
– Я хочу шардоне, – попросила Калли.
Официант остановился в нерешительности.
– Принесите ей порцию «Паппи», – велел я, – и бокал вашего местного шардоне. На всякий случай.
После того как он ушел за напитками, я спросил:
– Ты помнишь Берта Ланкастера?
– Актера? – уточнила Калли и оглянулась. – Он что, где-то здесь?
– Разве что его дух, – ответил я.
– А-а-а… – Она на минуту задумалась, а потом продолжила: – Мне он понравился в том фильме с Кевином Костнером, о бейсбольном поле.
– «Поле его мечты», – уточнил я. – Его последний фильм.
