Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Из этого прямо следовала установка большевиков, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капитализма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобретала не только антикапиталистический, но и национально-освободительный характер борьбы против гнета иностранного капитала. Впоследствии ленинская теория революции получила развитие на опыте подобных революций в других крестьянских странах.
Условием для победоносной советской революции в России было то уникальное сочетание чаяний и интересов общинного крестьянства и молодого рабочего класса, которое выразил Ленин в идее союза рабочих и крестьян. Сравнивая поведение рабочих в разных странах, мы должны были бы прийти к выводу, что революционным, отрицающим буржуазный порядок, был рабочий класс именно там, где он не потерял связь с землей, со своими крестьянскими корнями. Историк крестьянства Э. Вольф пишет: «Революционная активность, очевидно, является результатом не столько роста промышленного пролетариата как такового, сколько расширения промышленной рабочей силы, все еще тесно связанной с деревенской жизнью. Сама попытка среднего и „свободного“ крестьянина остаться в рамках традиций делает его революционным».
Ортодоксальные марксисты (Аксельрод, Засулич, Плеханов) посчитали, что в феврале 1917-го главная задача русской революции, поставленная Марксом и Энгельсом, выполнена. А с реакционной советской революцией надо бороться. Эта часть марксистов стала антиленинцами и заняла антисоветскую позицию — в точном соответствии с теми заветами, которые Маркс и Энгельс сформулировали в 1870-1880 годах.
Вот выдержки из документа, который называют «Политическим завещанием» лидера меньшевиков Аксельрода (письмо Ю.О. Мартову, сентябрь 1920 года). Он пишет, обращаясь к социал-демократам Европы, о большевиках: «Самой главной… изменой их собственному знамени является сама большевистская диктатура для водворения коммунизма в экономически отсталой России в то время, когда в экономически наиболее развитых странах еще царит капитализм. Вам мне незачем напоминать, что с первого дня своего появления на русской почве марксизм начал борьбу со всеми русскими разновидностями утопического социализма, провозглашавшими Россию страной, исторически призванной перескочить от крепостничества и полупримитивного капитализма прямо в царство социализма…
Большевизм зачат в преступлении, и весь его рост отмечен преступлениями против социал-демократии… Где же выход из тупика? Ответом на этот вопрос и явилась мысль об организации интернациональной социалистической интервенции против большевистской политики… и в пользу восстановления политических завоеваний февральско-мартовской революции».
Это представление меньшевиков о российской реальности было ошибочным. Изучая, начиная с 1904 года, события в России, Вебер приходит к фундаментальному выводу: «слишком поздно!». Успешная буржуазная революция в России была уже невозможна. И дело, по его мнению, не только в том, что в массе крестьянства господствовала идеология «архаического аграрного коммунизма», несовместимого с буржуазно-либеральным общественным устройством. Сам Запад уже заканчивал буржуазно-демократическую модернизацию и исчерпал свой освободительный потенциал. Буржуазная революция может быть совершена только «юной» буржуазией, но эта юность неповторима. Россия в начале XX века уже не могла быть изолирована от «зрелого» западного капитализма, который утратил свой оптимистический заряд.
Историк-эмигрант А. Кустарев, изучавший «русские штудии» Вебера, пишет: «Такое впечатление, что русские марксисты (особенно Ленин) вполне понимали это обстоятельство и принимали его во внимание в своих политических расчетах, а также в своей зачаточной теории социалистического общества. Их анализ ситуации во многих отношениях напоминает анализ Вебера».
Этот анализ и стал стержнем теории русской революции. Исходя из него и вырабатывались политические формы советской государственности.
Более того, и Вебер, и Ленин, и консерваторы предвидели, что в брешь, пробитую либеральной революцией, прорвутся как раз силы, движимые общинным коммунизмом. Сам Вебер на основании уроков революции 1905 года писал, что кадеты прокладывали дорогу как раз тем устремлениям, что устраняли их самих с политической арены. Либеральная аграрная реформа, которую требовали кадеты, «по всей вероятности мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян», — вот вывод Вебера. Таким образом, программа кадетов «должна замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры». Так что кадетам, по словам Вебера, ничего не оставалось, кроме как надеяться, что их враг — царское правительство — не допустит реформы, за которую они боролись. Редкостная историческая ситуация, и нам было бы очень полезно разобрать ее сегодня.
Революцию совершили общинные крестьяне (авангардом была их молодая часть в солдатской шинели) и рабочие из крестьян, мобилизованные на заводы во время войны. Они представляли подавляющее большинство русского народа, высокоорганизованное (в общине, армии и трудовом коллективе завода) и находящееся на пике духовного и культурного подъема. Этот культурно-исторический тип человека подобрал себе наиболее подходящую из имеющихся партий, «назначил» командиров и даже набрал отряды этнических маргиналов для выполнения жестокой работы, без которой не обходятся революции. Именно в свой проект он загнал и отобранных вождей (Ленина, Троцкого, Сталина и пр.). Как сказал об этой истории Брехт, «ведомые ведут ведущих».
Таким было ядро русского народа в первой половине XX века. Судить его по либеральным критериям сытого интеллигента горбачевской формации или шкурным критериям нынешнего «рыночника» — глупо. Вся антисоветская риторика последних двадцати лет — свидетельство глубокого интеллектуального регресса.
Глава 5. БОЛЬШЕВИКИ: ВОССТАНОВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
Одной из важнейших программ, к которой приступили Советы сразу после Октябрьской революции, было практическое государственное строительство. Для советского государственного строительства было характерно абсолютное недопущение разрывов непрерывности в наличии власти. Проявившееся в эпоху становления советского строя «чувство государственности» (иногда даже говорят об «инстинкте»), причем на всех, даже низовых, уровнях власти, а также сложившаяся доктрина новой государственности — особая глава истории русского коммунизма.
Этот «инстинкт государственности» — вовсе не тривиальное и обычное явление. Наоборот, большие социальные потрясения не раз ввергали население России в смуту и приводили к распаду государства. Сразу после Февральской революции власть, как говорили, «лежала в грязи». М.М. Пришвин писал, что после февраля всего за полгода «власть была изнасилована» («за властью теперь просто охотятся и берут ее голыми руками»). Прочность возникающей после революции государственности определяется тем, насколько быстро создаются институты власти и права и насколько быстро и полно они обретают легитимность. То либерально-буржуазное государство западного образца, которое должно было бы стать результатом Февральской революции, складывалось столь медленно, что не поспевало за событиями.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
