Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
– Тьфу! – Анфиса плюнула в темноту и снова, подпрыгнув, перевернулась на другой бок.
Так прыгала она, лёжа без сна на пружинистой кровати, словно в гамаке, и плевалась до раннего утра, и с каждой минутой образ некогда любимого человека становился всё ближе и явственнее. К великому удивлению нашей героини пламенный поклонник ни в какую не желал оставаться за бортом её новой жизни – жизни обеспеченной дамы с богатым прошлым. Наотрез он отказывался захлёбываться, барахтаться и махать руками посреди океана бытия, где повсюду так и шныряют акулы, норовящие оттяпать то ногу, то руку, а то и всего вместе с ногами и руками проглотить. Брошенный Юрик, в свою очередь, норовил забраться в Анфисину канонерскую лодку с орудиями для боевых действий. Да что там забраться! У штурвала встать! На меньшее он не соглашался!
– Я с тобой попрощалась! Всё! Пока! Между нами не может быть ничего общего! Так что ж ты лезешь мне в голову, подлец! Пшёл! Пшёл! – шептала Распекаева в отчаянии – уж никак не ожидала она, что будет думать об Эразмове. Подобные сантименты совершенно не свойственны её натуре – был возлюбленный да весь вышел – вот девиз её жизни, а тут непонятное что-то происходит, невероятное просто-напросто! Будто тоска взяла её в свои клешни, будто скучает она по неудачнику – азартному до болезненности игроку. До того дошло, что в её голове промелькнула мысль совершенно идиотская и недопустимая: «А что если плюнуть на завещание, вернуться в Москву, в свой магазинчик и выйти за Эразмова замуж?!» Распекаева сию же секунду выкинула эту бредовую идею, зарывшись с головой под подушку, но и это не помогло – из бочки памяти, кишмя кишащей самыми разнообразными воспоминаниями, всплыло, как нарочно, то, которое непосредственно касалось Юрика.
Года два назад (зимой это было), посреди ночи (Анфиса с Люсей уж спали и видели сто пятый сон) в дверь вдруг позвонили – несколько раз, нервно и отрывисто.
– Кто? – спросонья спросила Распекаева, зевая и протирая глаза.
– Открой, королева! Я это, я! – возбуждённо кричал за дверью Юрик. – Ну, быстрее, быстрее! Холодно ведь!
Анфиса щёлкнула замком, звякнула цепочкой, распахнула дверь и увидела своего воздыхателя в одних плавках. На улице стоял в то время скрипучий мороз, а Юрик в трусах перепрыгивал с ноги на ногу на кафельном полу лестничной клетки.
– Что это... Что это с тобой?!
– Всё, королева моя, всё продул! До порток! Всё! Часы швейцарские, башмаки по тысяче долларов за каждую туфлю, заметь! Шапку ондатровую, дублёнку! Перстень золотой, печатку с брулликом! Да что там! – махнул он рукой. – Крест проиграл! Ты помнишь, какой у меня крест был?! Здоровенный! Как у попа! С сапфиром! Одним словом, всё! Всё!
– А машину?
– Нет. Вот машина осталась! А как бы я, по-твоему, приехал? На чём? Мне что, голым, что ли, на дороге, в сорокаградусный мороз голосовать?! Нет, машина – это неприкасаемо! – И вдруг настроение у Юрика резко улучшилось, будто он не проиграл, а, напротив, выиграл крупную сумму. – Машина – святое! Всё остальное – дело наживное! – и он разразился громким хохотом. – И тебя, Анфиска-аферистка, не проиграл! Ха! Ха! Ха!
«А ведь и правда, кончилось бы тем, что он проиграл бы меня! Хорошо всё-таки, что я его бросила! Молодец тётка, что условие в завещание приписала: не приписала бы – этот ирод и меня, и всё её наследство вместе с Люськой просадил бы!» – подумала Распекаева, в который раз подпрыгивая на кровати, и хоть она сознавала правильность собственных действий, образ Эразмова висел в воздухе прямо перед глазами, подобно мечу, что на конском волосе подвесили над Дамоклом во время пира в его честь. От тоски, сжимающей сердце, как крабовые клешни, от ощущения навсегда потерянного за бортом канонерской лодки дорогого человека, Анфиса вдруг пришла в состояние тревожной растерянности и озлобленности на саму себя. «Вот дура-то! Какая ж я дура! – поразилась она и даже с кровати привстала. – Ну зачем? Зачем я его тётке показывать водила? И ведь не один раз! – Анфисе стало жарко, на лбу выступил пот, и она принялась обмахивать себя верблюжьим одеялом.
– Что мы имеем? – спросила у стен Распекаева. – Подлец Эразмов знает адрес тётки, и если он захочет разыскать меня, а он это обязательно захочет сделать, то, естественно, отправится туда. И не дай Бог, он встретит там старую калошу, сектантку поганую – Уткину, что тоже вполне вероятно, потому что у неё есть ключи от квартиры! Да что ключи! Она наверняка там живёт! И тогда мне конец! Точно конец! – Анфиса вскочила с постели и принялась ходить взад-вперёд по номеру. – Бат-тюшки! Ужас-то какой! Не сомневаюсь, эта кошёлка скажет ему, куда и зачем я уехала – ей же выгодно сорвать мою свадьбу. Нет моей свадьбы с энцем – нет у меня и наследства – всё оно исчезнет, как в чёрной дыре, в уткинской церкви! Ой-ой-ой! – простонала наша героиня так же жалостливо, как и вторая ступенька крыльца «Энских чертогов», и так стало тяжело, беспокойно, тревожно на душе, что хоть вот прямо сейчас в петлю лезь.
Часы показывали четверть четвёртого утра, когда, наконец, героиня наша заставила себя улечься в кровать и выбросить из головы все дурные мысли, повторяя про себя одно и то же: «Никуда он не пойдёт, ни с какой Уткиной не встретится, потому что, во-первых, Эразмов – не большого ума человек, а во-вторых, ему теперь не до меня – он, как Ведрищенко – наверняка пьёт да в карты режется!»
– Нет оснований для переживаний! – в рифму крикнула она, после чего, наконец, заснула, но и во сне Юрик не желал оставлять её – он гнался за своей королевой по незнакомой безлюдной улице, тщетно пытаясь схватить её за рукав, и один раз ему это почти удалось сделать, но Анфиса вовремя увернулась и была такова.
Проснулась Распекаева в одиннадцатом часу совершенно разбитая, с головной болью – словом, её физическое, да и душевное состояние мало чем отличалось от Ведрищенского, который тоже минут двадцать назад пробудился и всё никак не мог попасть ногой в брючину и вот уж четверть часа как скакал по номеру, снося пустые бутылки на своём пути, гремя алюминиевым тазом. Голова у Фисы болела безбожно, во рту словно все кошки города N собрались скопом и сделали своё тёмное, мерзопакостное дело, на сердце всё те же кошки скребли и скребли, скребли и скребли – Распекаева боялась, неровен час как в N прибудет Юрик собственной персоной и испортит то, что ещё пока и налажено-то не было. А у блюстителя подобное состояние было по причине его полнейшего беспамятства относительно вчерашнего вечера. Где был, с кем пил, кому чего наговорил? – Николай Васильевич не помнил совершенно. «Был-то я не иначе как в „Колокольчике“, – размышлял он, призвав на помощь логику. – Пил, понятное дело, с Квакиным, а вот кому чего наговорил... – и он, впав в задумчивость, почесал затылок. – А вдруг в трактир Савелий Дмитрич заходил?! Вот решил он, положим, взглянуть, как в городе обстоит дело с питейными заведениями... И что ж он там увидел? Ужас! Ужас! О, горе мне!» – Николай Васильевич, схватившись за голову, тяжело осел на кровать – медленно, подобно тому, как оседает кофейная гуща в чашке. Но больше всего блюстителя порядка волновало даже не то, что градоначальник увидел его свиноподобную физиономию с синими губами, а то, что эти губы молвили в тот момент.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
