Признаться, Сапфо поначалу неприятно передернуло, когда Анакта назвала смерть своего престарелого мужа «улыбкой Тихэ», но после того, как та вдруг начала очень спокойно, но с обнажающей откровенностью рассказывать, сколько унизительных, гадких моментов заставил пережить ее богатый самодур, Сапфо перестала осуждать эту женщину.
Наоборот, удивилась, откуда она взяла столько сил, чтобы с достоинством, в полном одиночестве переносить оскорбления от своего богатого пьяницы и откровенного дурака.
«Во-первых, я научилась просто не замечать присутствия этого человека, как умеем мы не обращать внимания на мышь, скребущуюся за стеной. А во-вторых, Сапфо, я никогда не бываю одна» — возразила на это Анактория.
«Ты хочешь сказать, что постоянно чувствуешь покровительство богов?» — осторожно спросила Сапфо, боясь ненароком обидеть женщину лишним напоминанием о ее бездетности, кажется, связанную с каким-то неизвестным заболеванием.
«Нет, я не бываю одна, потому что со мной всегда — есть я», — ответила Анактория, загадочно улыбаясь, и Сапфо поразилась простой мудрости этих слов.
«Но… неужели тебе, Анактория, никогда не хотелось по-настоящему, страстно любить и быть любимой? И чтобы с этим человеком было все, все общее?» — выдохнула Сапфо, выдавая буквально помимо воли свое самое заветное желание.
«О, Сапфо, когда-нибудь ты поймешь, что есть женщины, обреченные на мужество, — сказала Анакта. — Когда мы идем к мужчинам с пустыми, просящими руками, они готовы нас принять и выказывать свое покровительство, но щедрых даров нашего сердца пугаются. Только боги не боятся даров, Сапфо, или те, кто близок к богам, готовы принимать жар чужих сердец — и чаще всего почему-то это бывают именно женщины. Я, Сапфо, встречала в своей жизни слишком много сильных мужчин, которые на самом деле оказывались… привидениями…»
И тогда Сапфо вдруг тоже не выдержала и начала сбивчиво, многословно, будто желая разом выговориться за все время молчания, рассказывать Анактории о собственных невнятных обидах на Керикла, о своих странных мыслях, непонятных настроениях.
И чем дольше Сапфо говорила, тем сильнее удивлялась: зачем же она раньше прятала свои сомнения так далеко от людей, словно они были самой главной ее драгоценностью?
Ведь Анакта теперь не просто ее внимательно слушала — она понимала буквально каждое слово, как никто и никогда раньше, чутко улавливая даже то, что пока еще оставалось невысказанным.
Наверное, родная мать, ласкавшая Сапфо в детстве, вряд ли казалась ей тогда ближе и роднее, чем эта женщина, похожая одновременно и на мать, и на сестру, и на подругу по несчастью, и даже на малютку дочь — пусть не именем, но чем-то еще более сокровенным, чем обычное сочетание звуков.
Они проговорили тогда весь день и все никак не могли расстаться, словно боясь, что счастье может исчезнуть как сновидение.
Две женщины — темноволосая и сереброволосая — вместе пообедали, вместе вышли погулять на главную площадь, вместе поразвлекались пением и вышиванием и, казалось, вовсе не могли друг с другом расстаться больше чем на полчаса.
Да, к счастью, этого и не требовалось — ведь они жили в одном доме, и теперь обе были полностью предоставлены самим себе.
Сапфо почти физически чувствовала, что в то время, когда рядом была Анактория, самые яркие дни становились словно еще светлее, и ей даже гораздо легче дышалось, чем это было до недавнего времени.
В конце концов, они вместе несколько раз даже незаметно засыпали на общем ложе, где до этого, отдыхая, вели бесконечные тихие разговоры, казавшиеся самыми интересными и важными на свете: кто какие видит сны, кто что любит есть, в какие игрушки нравилось играть в детстве, и так далее… — пока внезапно чье-нибудь последнее словечко не похищалось Гипносом и не уносилось куда-то на крыльях сна.
Но ничем не хуже было и просто молчать, представляя, о чем может думать сейчас каждая, и Сапфо временами ощущала, как в ней начинали течь мысли Анактории, более неспешные, красивые и мудрые, чем ее собственные.
Для Сапфо стало настоящим открытием, что все те наблюдения, радости, шутки, которые Керикл наверняка посчитал бы лишь неинтересной женской болтовней, — и даже не стал бы слушать, для кого-то — и этим человеком стала Анактория! — оказывается, имели такую огромную ценность.
Что и говорить, Анактория, действительно, в какой-то степени стала для Сапфо второй матерью — она незаметно сделала из нее нового человека.
А точнее — женщину в самом полном и лучшем смысле этого слова.
Но все же Сапфо до сих пор жалела, что тогда, в то поистине драгоценное и короткое время счастья вблизи Анактории, она не смела лишний раз дотронуться даже до руки своей взрослой подруги, не говоря уж о том, чтобы хоть раз зарыться лицом в прохладную, голубоватую копну ее седых волос, или крепко обнять ее за плечи — такие молодые, гладкие и… притягательные.
Но Сапфо сдерживала подобные желания, потому что приписывала их своему слишком уж затянувшемуся воздержанию от близости с мужчинами.
Ведь это казалось ей тогда совершенно невозможным — испытывать с женщиной в постели такое же наслаждение, какое получают любящие супруги, и даже чем-то вовсе постыдным.
Сапфо решила про себя, что ей пришла пора завести любовника — иначе вовсе можно сойти с ума от воображаемых поцелуев и ласк… но почему-то исходящих от губ и рук прекрасной Анакты.
Теперь Сапфо даже смешно было вспоминать о пережитых муках — какой же все-таки она тогда была маленькой и несмышленой!
Сапфо понятия не имела, испытывала ли подобные чувства Анактория — по крайней мере, старшая подруга никогда не высказывала вслух ничего подобного.
Но сама Сапфо тогда впервые для себя открыла, что, оказывается, женщину можно любить с такой же пылкой страстью, как и мужчину.
И даже еще сильнее — потому что в любви к мужчине спрятано признание к чужому, совсем другому миру, а в любви к женщине — узнавание себя и удивление собственному, никогда не раскрываемому до конца, близкому чуду.
Но вот только почему, почему Сапфо так и не осмелилась сказать Анактории о своих чувствах хотя бы слово?
Впрочем, по-своему она все же пыталась.
Ведь как-никак Анакта была первой, кому Сапфо решила показать свои горько-сладкие любовные стихи и напеть песенки — сколько Сапфо себя помнила, они неотвязно крутились в ее голове.
И Анактория, без преувеличения, с самых первых же услышанных строчек, пришла от них в настоящий восторг!
Мало того, она заставила Сапфо спеть эти песни перед другими своими знакомыми женщинами, а потом и еще перед каким-то большим собранием гостей, у которых — Сапфо ясно это видела! — от ее стихов вдруг начинали взволнованно, как-то необычно блестеть глаза.
Все это было так удивительно!
Ведь Сапфо пела вовсе не о героях и не о богах.
Она даже не вкладывала в свои строки воспитательный, назидательный смысл, как это делали настоящие, получившие широкую признательность поэты — да и какой мудрости она могла научить?
