Кто-то прошаркал тапками по линолеуму, миновал поворот и, задержавшись на секунду, шарахнулся обратно.
— Это он! — раздался крик.
Я с трудом отвернулся и побежал. Уже у самого выхода на открытую палубу я ещё раз услышал предостерегающий крик, кажется, Дениса:
Открылась и снова захлопнулась чья-то дверь. Я, не оглядываясь, выскочил из надстройки.
5
Остаток ночи я провел на свободе. Свобода была без душа и белых простыней, а по количеству сажи мое новое пристанище равнялось нескольким десяткам прожженных матрацев. Зато сколько угодно свежего сырого воздуха и серое, затянутое низкими тучами небо над головой.
Ветер стихал и заходил под корму, сбивая и сглаживая гребни волн. «Дядя Теймур» уже не метался из стороны в сторону и не ухал от ударов, только устало переваливался с борта на борт.
Выбежав из надстройки, я не стал искать убийцу — это было бесполезное занятие. Я не сомневался, что через пять-десять минут он будет стоять у каюты Хомута вместе с остальными. Потом кто-нибудь обнаружит, что клетка пуста и людоед Стрельцов непостижимым образом ускользнул, чтобы сделать свое страшное дело.
Кто — он? Олежка все-таки выследил его, устроив засаду в каюте Хомута, но убийца сумел его разубедить или заставил сомневаться. Подожди, Олежка, сейчас я тебе все объясню, или что-то в этом роде. Потом — бегом вниз, на противоположный коридор, поворот ключа, потом — бегом назад, остановился, выстрелил, убедился и бегом из надстройки. Все рассчитано буквально до секунды.
За мной, конечно, не гнались. Вряд ли нормальному человеку придет в голову искать в темноте вооружённого пистолетом преступника. Сам я не боялся быть застреленным. Пока я жив, убийца вне подозрений и может продолжать свое дело легко и доверительно. Так что я, скорее всего, буду последним из десяти негритят; Но и он будет последним, к тому времени и патроны закончатся. Хотя на это надежда слабая — он вполне может действовать топориком или гаечным ключом. Ничего не подозревающие товарищи охотно подставят свои затылки.
Сначала я хотел спрятаться в одном из трюмов, но кто-то догадался включить прожектора палубного освещения, и я передумал. Петляя по внешним палубам надстройки, я поднялся к трубе и с удивлением обнаружил узкий железный трап, ведущий наверх. Наверху оказалась небольшая площадка, густо усеянная сажей, теплая от выхлопных газов, идущих от генератора. А я-то думал, что труба — она и есть труба, и в нее можно провалиться почти до самого киля, оставив после себя густой черный дым, если провалиться в галошах.
Я был слишком возбуждён, грязен и сыр, чтобы лечь и уснуть. К тому же в последние сутки на пароходе возникла нехорошая тенденция: стоило мне лечь спать, как кого-то убивали и валили ответственность на меня.
С трубы открывался великолепный круговой обзор на все открытые палубы. Я встал на колени и, высунув голову наружу через низкое ограждение, порадовался, что не пошел на главную палубу. Волны разворошили бамбуковые маты, и теперь там топорщились непроходимые джунгли, отбрасывая резкие причудливые тени.
Что-то шевельнулось внизу, и я перевёл взгляд. На крыло мостика вышел человек, но кто именно, я разобрать не смог. Он подошёл к ветроотбойнику и поднял руку. Постояв так с минуту, опустил руку и вернулся в рубку. Возможно, это был сигнал, но мне так и не удалось разглядеть принимающего, да и не верилось, что кто-нибудь рискнёт туда пробраться через острые зубья торчащих бамбуковых прутьев.
* * *
Я скатился по трапу, обошёл трубу и подкрался к двери рубки с противоположного крыла. Дверь была приоткрыта, из штурманской сквозь занавеску падала полоса приглушенного света.
У радара стоял Ослик. Одной рукой он держался за поручень, другой задумчиво тыкал в кнопки, отзывавшиеся слабым писком.
Прикинув расстояние, я проскользнул в дверь и шагнул к нему, фиксируя взглядом руки. Он шарахнулся назад, но сзади была стена, и он вжался спиной в угол, прикрывая руками грудь. Он смотрел на меня перепуганно-обиженными глазами и, кажется, совсем не собирался стрелять.
— Это ты, Стрельцов? — спросил он дрожащим голосом.
Вопрос был абсолютно излишним, и я оставил его без внимания. Это был я, и Ослик знал об этом.
— Что ты здесь делаешь, Саша? Ведь твоя вахта закончилась ещё три часа назад.
Мой вопрос тоже показался Ослику излишним.
— Ты… зачем пришёл?
В его голосе было столько ужаса, что я вывернул карманы шорт и протянул вперёд раскрытые ладони.
— Я не охочусь на морских осликов, Саша. Так что ты здесь делаешь?
Он не поверил и тяжело вздохнул.
— Я стою на вахте.
— На какой вахте, Саша?! Ты что, с луны свалился? Вон с той, которая на небе.
— Между прочим, — заявил он с петушиными нотками обреченного вызова, — вахта на судне должна нестись беспрерывно.
Я усмехнулся.
— А чего руками на крыле махал? Улететь пытался?
Ослик опять почему-то испугался и нехотя ответил:
— Ветер замерял.
— Ну, и как ветер? Слабеет?
— Слабеет, — прошелестел он еле слышно. — Зачем ты убиваешь людей, Стрельцов?
И этот туда же! А ведь я искренне интересовался звездами и бесплатно подсказал ему универсальную строчку, которой можно завершить любую «хайку», и даже есть шанс стать лауреатом международного конкурса хаикуистов.
Я долго смотрел ему в глаза. Он морщился, ежился, терся спиной о стену, но глаз не опускал.
Я покачал головой.
— А если бы тебя об этом спросили, Саша, как бы ты ответил?
— Я никого не убивал, Стрельцов.
Я снова усмехнулся, хотя мне было совсем не до смеха, и снова посмотрел в его пионерски честные испуганные глаза.
— Я надеюсь, что ты никого не убивал, Саша, даже мух и червячков. Но ведь спросить тебя все равно могут, правда?
Он уставился в радар и молчал, а я очень хотел, чтобы он ответил.
Ослик почувствовал мое ожидание и сказал растерянно:
— Я не знаю.
— Вот и я не знаю, Саша. Ладно, ты мне вот что скажи… Сергеич про меня вчера ничего не говорил? Ну, например, что он ошибся, и я не выходил из каюты перед тем, как застрелили Хомута?
— Я не знаю. Я его вчера не видел…
— А сейчас он разве не на вахте?
— Нет. После того, как Олега… В общем, Сергеич не пошёл на вахту. Он у боцмана в каюте сидит, пьют, наверное. В машине сейчас Валентин вахту стоит, он мне звонил недавно. А Сергеич сказал, что больше на вахту не пойдет — боится…
— Значит, ни он, ни Олег про меня вчера ничего не говорили?
Ослик попытался соображать, преодолевая страх и недоверие, но ничего хорошего из этого не получилось.
