«Что бы со мной стало, если бы Шурджомукхи не помогла мне в трудную минуту, — думала она. — А теперь из-за меня ей пришлось покинуть свой дом».
У счастья оказались довольно узкие границы.
Рано утром, когда Ногендро еще лежал в постели, Кундонондини сидела у его изголовья и помахивала веером. Оба молчали.
Нехороший симптом — молчание. Когда супруги молчат без посторонних, значит, полного счастья уже нет. И действительно, куда девалось их счастье с тех пор, как бежала Шурджомукхи?
Кундонондини часто говорила:
— Что ни делай, а все должно быть так, как было.
Вот и сейчас, сидя рядом с Ногендро, она спросила:
— Как сделать так, чтобы все стало как прежде?
— Как «так»? — нахмурился Ногендро. — Ты что, жалеешь, что вышла за меня замуж?
Слова Ногендро задели Кундонондини.
— Я никогда даже не надеялась, что ты будешь счастлив со мной, — ответила она. — Но ты меня не так понял. Я хотела сказать: что надо сделать, чтобы Шурджомукхи вернулась?
— Никогда не говори об этом, — сказал Ногендро. — Мне неприятно слышать имя Шурджомукхи из твоих уст. Шурджомукхи бросила меня из-за тебя.
Кундонондини знала это, но из уст Ногендро эти слова прозвучали упреком и причинили ей острую боль.
«За что этот упрек? — подумала она. — Мне всегда не везло, но я ничем не виновата. Шурджомукхи сама устроила эту свадьбу». И, не сказав ни слова, она продолжала махать веером.
— Почему ты молчишь? — спросил Ногендро через некоторое время. — Обиделась?
— Нет.
— Сказала «нет», и опять молчишь. Ты что, не любишь меня больше?
— Как не любить?
— «Как не любить?» Что за слова! Кундо, может, ты никогда меня не любила?
— Всегда любила.
Ногендро не мог понять, что Кундонондини не Шурджомукхи. Не потому, что Шурджомукхи любила его иначе, а потому, что она умела говорить об этом. Кундонондини — девочка, робкая, неопытная, что она могла сказать? Но Ногендро не понимал этого.
— Шурджомукхи всегда любила меня, — сказал он. — Зачем же обезьяне понадобилось жемчужное ожерелье, пусть бы она продолжала носить железный ошейник.
На сей раз Кундонондини уже не могла сдержать рыданий. Она медленно поднялась и вышла. Теперь у нее не было никого, перед кем она могла бы выплакаться. С тех пор как приехала Комолмони, Кундо не решалась подойти к ней — она считала себя главной виновницей возникших неприятностей, и стыд мешал ей показаться на глаза Комоле. Сейчас, измученная, она искала пути к ее доброму и нежному сердцу. Кундо вспомнила тот день, муки отчаяния неразделенной любви, когда Комолмони поняла ее горе, привлекла ее к себе и осушила ее слезы. Вспомнила и пошла к Комоле.
Появление Кундонондини вызвало неудовольствие на лице Комолы, удивило ее, но она ничего не сказала. Кундо села с ней рядом и расплакалась. Комола хранила молчание. Она не спрашивала, что случилось, и Кундо постепенно успокоилась. Тогда Комола поднялась.
— У меня дела, — сказала она и вышла из комнаты.
В эту минуту Кундонондини поняла, что у счастья тоже бывает конец.
Плод ядовитого дерева
Ногендро написал письмо своему другу Хородебу Гошалу.
«Ты пишешь, что женитьба на Кундонондини — самое большее из всех моих заблуждений. Я согласен с тобой, ибо благодаря этой женитьбе я потерял Шурджомукхи. Иметь такую жену, как Шурджомукхи, — большое счастье. Все ищут Кохинур[41], и только кому-то одному выпадает счастье найти его. Шурджомукхи — это Кохинур. Сможет ли Кундонондини заменить ее?
Тогда зачем же я отдал Кундонондини место Шурджомукхи? Заблуждение, только заблуждение! Теперь я очнулся. Я разбужен так же, как Кумбхакарна[42]был разбужен для того, чтобы погибнуть.
Где мне найти Шурджомукхи? Зачем я женился на Кундонондини? Разве я любил ее? Вероятно, любил — ведь я не находил покоя без нее, умирал от тоски. А теперь понимаю, что это было лишь мимолетное увлечение. Иначе как бы я мог через пятнадцать дней после женитьбы задавать себе вопрос: «Любил ли я ее?» Может, люблю ее и сейчас... Но где моя Шурджомукхи?
Я хотел о многом написать тебе, но сейчас не могу. Трудно. Прощай».
Хородеб Гошал быстро ответил на письмо друга.
«Я понимаю твое состояние. Неправильно думать, что ты не любишь Кундонондини, ты любишь ее еще и сейчас, но ты правильно назвал эту любовь увлечением. К Шурджомукхи же твоя привязанность глубже — тень Кундонондини лишь на короткое время скрыла ее от тебя: теперь, когда ты потерял Шурджомукхи, ты осознал это. Пока тучи не закрыли солнца, мы мечтаем о том, чтобы они поскорее появились, но как только солнце скрывается, мы понимаем, что оно — око вселенной. Без него весь мир погрузился бы во тьму.
Ты совершил ужасную ошибку, потому что впал в заблуждение. Я не буду больше упрекать тебя за это, так как упреками дело не поправишь. Нам свойственны разнообразные переживания, многие люди принимают их за любовь. Однако настоящая любовь — это такое состояние души, когда ты сам готов пожертвовать собственным счастьем ради счастья любимого человека. Но это не значит стать добродетельным аскетом. Я только хочу сказать, что чувственная страсть, вызванная красотой, еще не любовь. Как нельзя назвать любовью жадность голодного, так нельзя назвать любовью и физическое волнение, вызванное красивым телом. Древние поэты считали, что такое волнение вызывает стрела Маданы. Сила, создающая воображаемого спутника Весну, выводящая Шиву из состояния самосозерцания, сила, в царстве которой, по описанию поэта, олени испытывают трепет при виде своих самок, слоны вырывают лианы для слоних, — эта сила и есть колдовство формы. Она ниспослана нам богом. Она заложила первый камень вселенной, она обладает для всех живых существ неотразимой силой. Ее воспели Калидаса, Байрон, Джайдева, ее пародировал Видьясундар. Но это — не любовь. Любовь — это сознательное влечение, при котором все существо любимого человека, вся его внутренняя жизнь оказывается близкой и понятной для человека любящего, волнует и влечет его, вызывает в нем желание верности и преданности, устанавливает духовное родство двух любящих существ. Отсюда та необыкновенная теплота и сердечность, которые ведут к самозабвению и самопожертвованию. Это — настоящая любовь. Ее воспели великие поэты мира. Она не имеет ничего общего с формой.
