— Новое время, новое место, и я здесь новый работник. Всякое начало — это новое рождение, между тем как завершение, любое завершение, всегда несет в себе дух смерти. Мы всё должны принимать спокойно, с легким сердцем, потому что судьба во всех своих обличьях всегда есть следствие извечной предопределенности, подобно тому как суть треугольника требует, чтобы сумма всех его трех углов всегда равнялась сумме двух прямых углов. Если ты, Ионатан, хотя бы мгновение подумаешь над этой идеей, то, к собственному удивлению, обнаружишь, что в ней скрыта истина, и стоит принять эту идею, как наступает ни с чем не сравнимое внутреннее равновесие: все принять, все расшифровать и наслаждаться душевным покоем. Однако я должен признаться, что развил эту идею вслед за философом Спинозой. Впрочем, сам Спиноза по профессии был шлифовщиком алмазов. Вот я и поделился с тобой вкратце тем, каких взглядов придерживаюсь. А каковы твои взгляды, Ионатан?
— Я, — произнес Ионатан рассеянно и так же рассеянно пнул ногой пустую жестянку из-под машинного масла, — я загибаюсь от холода и вот-вот заболею. Что до меня, так сейчас стоило бы плеснуть чуток бензина под бочку из-под солярки, бросить горящую спичку и сжечь раз и навсегда всю эту мерзость — гараж со всеми машинами, чтобы прогреть немного кости… Взгляни-ка — это наш пациент. Приложив некоторые усилия, его можно завести, но спустя две-три минуты он заглохнет. Спросишь меня почему? А я не знаю почему. Быть может, ты знаешь? А я что? Ночью мне под дверь сунули записку, в которой говорилось, что утром надо взять в гараж нового механика, живущего в парикмахерской, рядом с Болонези. Если ты механик, то погляди, что с этим трактором такое, а я покамест присяду и отдохну.
Азария Гитлин преисполнился энтузиазмом: кончиками пальцев прихватил он складки на брюках и подтянул штанины кверху движением, которое напомнило Ионатану виденных им в кино манекенщиц, придерживающих шлейф платья. Затем с превеликой осторожностью парень взобрался на гусеницу и принялся пристально рассматривать внутренности двигателя. Не поворачивая головы в сторону Ионатана, задал Азария два-три простых вопроса и получил четкий ответ. А затем прозвучал еще один вопрос, на который Ионатан, сидевший на перевернутом ящике, отреагировал так:
— Если бы я это знал, ты бы мне вообще не понадобился.
Азария Гитлин ничуть не обиделся, а закивал, словно с пониманием относился к сомнениям собеседника. Обронив какое-то туманное замечание о том, что и в сугубо технических областях важна творческая интуиция, он стал старательно разогревать дыханием кончики своих музыкальных пальцев.
— Ну что? — произнес Ионатан равнодушно.
И тут, к своему удивлению, он увидел, как внезапно на лице парня появилось выражение приветливости, лицо прямо-таки засветилось теплотой и симпатией. К кому относилась симпатия, к нему, к поломанному трактору или к самому парню, — этого Ионатан решить не смог.
— У меня огромная просьба, — сказал Азария весело.
— Да?
— Если тебе нетрудно, заведи его, пожалуйста. Я должен послушать. Послушать и поглядеть. А там посмотрим, к каким выводам удастся прийти.
Первоначальные сомнения Ионатана лишь усилились и превратились в подозрения. Но, несмотря на это, он, не спеша взобравшись на место водителя, сел и попытался запустить двигатель, но из-за жуткого холода вынужден был повторить попытку чуть ли не пять раз. Прерывистое покашливание превратилось в слитный хриплый рев, нарастающий с каждым оборотом и ставший в конце концов оглушительным. Тяжелая машина начала дрожать, вибрировать, затряслась на месте, словно изо всех сил пыталась сдержать некую таящуюся в ней темную страсть.
Со всей возможной осторожностью и опаской, стараясь сохранить чистой свою одежду, спустился Азария с гусеницы и встал поодаль от трактора. Как художник, отошедший в дальний угол своего ателье, чтобы взгляд его охватил все в целом, выбрал Азария самый дальний угол гаража, возле бочек с маслом и соляркой, среди грязных метелок и сваленных в кучу старых пружин. Там стоял он, закрыв глаза, изображая полную сосредоточенность, и вслушивался в урчание мотора, как будто далекий хор исполнял для него мадригал и ему поручено было уловить среди множества голосов единственный фальшивый.
Смешным и даже довольно глупым выглядело это представление в глазах Ионатана, сидевшего на покрытом мешком ящике. Но было в этом и нечто трогательное, потому что странный парень казался ему в ту минуту еще более странным.
В урчании двигателя послышался тонкий резкий свист, и, подобно перестаравшемуся оратору, сорвавшему голос, разразился мотор хриплым кашлем, который все чаще и чаще стали прерывать короткие интервалы тишины. Наконец прозвучало пять или шесть громких выхлопов, после чего мотор замер, и с улицы вдруг донесся горестный, высокий, настойчивый щебет птиц, перекликающихся в холодном воздухе.
Азария Гитлин открыл глаза.
— И это всё? — спросил он с улыбкой.
— Это всё, — сказал Ионатан. — Всякий раз одно и то же.
— Пробовали ли как-нибудь завести и тут же переключить на первую скорость?
— А то как же, — ответил Ионатан.
— И что, сразу же глохнет?
— А то как же.
— Послушай, — подытожил Азария, — это что-то очень странное.
— И это все, что ты можешь сказать мне? — сухо поинтересовался Ионатан. Теперь он больше не сомневался, что чудаковатый парень к тому же еще и очковтиратель.
— Спешка, — возразил Азария мягко, — спешка уже погубила не одного медведя. Это все, что я могу сказать тебе в данный момент.
Ионатан промолчал. Среди балок, на которые опиралась жестяная крыша, обнаружил он брошенные птичьи гнезда. Открытие это огорчило его. К тому же допекал его рваный ботинок, вот уже два дня «просивший каши»: кончики пальцев на ноге совсем закоченели.
— А сейчас, — продолжил Азария Гитлин, — я должен подумать. Ты позволишь мне немного подумать?
— Подумай, — усмехнулся Ионатан. — Отчего же нет? Подумай.
Ионатан встал — в своей рабочей одежде он выглядел неуклюжим — и поднял с пола рваный промасленный мешок. Вернувшись на прежнее место и вновь устроившись на ящике, он обмотал носок порванного ботинка куском мешковины, закурил сигарету и сказал:
— Хорошо. Подумай. А когда закончишь думать, сообщи: «Я закончил».
К своему огромному удивлению, не успел он докурить сигарету, как услышал сонный голос:
— Да. Я закончил.
— Что «закончил»?
— Закончил думать.
— И что ты надумал?
— Я надумал, — с некоторым колебанием сказал Азария, — что, возможно, после того, как вы спокойно закончите курить, мы сумеем заняться этим трактором.
Весь ремонт Ионатан выполнил сам, и заняла эта работа около двадцати минут. Азария Гитлин, в чистой одежде, возбужденный, бледный, стоял в стороне, беспрерывно указывая Ионатану, что тот должен делать. Казалось, он читал все эти указания по открытой книге. Он направлял ремонт издали — так прославленные шахматисты, о которых Ионатан читал в своих журналах, играют в шахматы вслепую, без фигур и без доски. Только один раз с величайшей осторожностью взобрался Азария на гусеницу, заглянул во внутренности машины и кончиком отвертки коснулся какого-то соединения, будто часовщик, миниатюрным инструментом касающийся деталей часового механизма. И снова спустился на землю, все так же оберегая чистоту одежды.
