Оксана поднялась на ноги. От головокружения немного покачнулась. Ее подташнивало. Хотелось найти точку опоры, за что-то схватиться, держаться и не падать. Тут как раз вовремя Найда подоспела: встала с правой стороны от Оксаны, так что девочка смогла теперь рукой опираться на загривок собаки. Так и пошли тихонько по дороге той самой, которая вчера ночью казалась спасительной. В довершение ко всему Вера Павловна не постеснялась разойкаться над загипсованными руками дочери, однако это обстоятельство не остановило ее, не внушило мысль о том, что девочке больно, что не стоит посылать в магазин малышку, а лучше в больницу прямиком обратиться. Нет, вместо этого хозяйка дома всучила Найде в зубы старенькую авоську с денежкой внутри и отправила собаку и девочку как прислужниц — для собственной надобности. Даже не поинтересовалась, что такое с Оксаной стало, почему вся она такая больная, поломанная. Одно средство для лечения от всех болезней в этой семье существовало — бутылка спиртного. Таким же методом и муж ее лечиться собирался, так сказать, продезинфецироваться изнутри, да только отговорила его жена, мол, мало ли какую собака заразу таскает, может против такой заразы и водка бессильна. Спорили-спорили, в итоге сплавила благоверного как минимум дней на десять из дома — хоть отдохнет от него. Для себя, что называется, поживет. А тут и Оксана как вовремя подвернулась. Так что, самое то — будут мать и дочь жить в идиллии, а между ними никого, кроме, разве что, водочки.
Пока Вера Павловна предавалась таким мечтаниям и планам, Оксана плелась в ларек за покупкой. Попадавшиеся люди только косились на девочку странного вида с огромной собакой. Кто узнавал, а кто и нет, но ни те, ни другие подходить и помогать не торопились. Делали старательно вид, что сами невероятно заняты, словно без них сейчас произойдет пожар или цунами, а они никак этого не могут допустить. Когда Оксана подошла к окошечку ларька, за которым как в панцире, спряталась женщина неопределенного возраста и неопределенной жизни, раненая нога начала нестерпимо болеть.
Коля в спешке забыл перевязать ногу девочке, так что кровь все это время вытекала и вытекала. За Оксаной даже тянулся кровавый след. Спрашивать, чего хочет эта оборванка, стоящая с той стороны, не требовалось. И так все понятно — очередная душа без рода, без племени. Жалость давно покинула душу ларечницы, как торопятся оставить прохудившийся старый дом жильцы, ищут лучших условий, но даже и теперь при взгляде на маленькую отощавшую от голода девочку, сердце отчего-то не то крякало, не то екало, в общем, вело себя как-то необычно. Только поэтому женщина обратилась к Оксане с вопросом: «Чего хотели-то?». Очевидно, и собаку она подразумевала тоже. Найда в ответ, как бы понимая, что и ее вниманием не обделили, громко тявкнула. Но ответить Оксана не успела, потому что все силы ушли на то, чтобы добраться до заветного ларька. Вдруг земля начала уплывать из-под ног, в голове загудело. Силуэты мира стирались, голоса отдалялись. Готовая вот-вот отключиться, девочка только и смогла, что положить перед ларечницей авоську с денежкой на водку. И тут же упала на землю, словно неживая. Черная дыра поглотила ее, принеся ей долгожданное забвение…
Глава 16. Новая жизнь в подарокЖизнь молоточка можно считать самой замечательной жизнью. Не поднимайте брови и не морщите лоб в удивлении. Вы бы тоже так рассудили, если бы вам посчастливилось быть молоточком. Но не тем, которым гвозди забивают, и даже не тем, что по коленкам пациентам во врачебном кабинете стучит, чтобы реакцию проверить. Нет, молоточком судейским быть куда как приятнее и благороднее. И бросьте претворяться, будто не понимаете как это здорово! Вот ты издаешь свое «тук-тук-тук», а в это время решаются человеческие судьбы, целые трагедии с комедиями разыгрываются! А ты знай себе наблюдай, да стучи не как попало, а так, чтобы все трепетали вокруг от ожидания, от звука этого. Вот и сейчас молоточек в руках судьи нарадоваться не мог в миллионный раз тому, что причастен он к делу, которое рассматривается на заседании. История могла бы сойти за самую заурядную, если бы женщина по имени Тамара не начала рассказывать такое, что даже видавшему виды молоточку не представлялось возможным. Рассказывали о маленькой девочке, которая у родите-лей-алкоголиков жила вместо собаки, то есть на цепи, ела из одной миски с собаками сырое мясо, не мылась, ходила на четвереньках, выла на луну и даже чесалась по-собачьи — ногой. В общем, кошмар, а не жизнь. Что ж, отделали девчонку в интернат, но оттуда она сбежала. Да конечно, кто хочешь сбежит, если пальцы начнут ломать ни за что ни про что, да еще под дружное улюлюканье «коллектива». И кто тут станет слушать про интернатские законы, про честь? Чехарда! В общем, разглагольствовали часа два, а потом судья удалился.
Тут молоточку снова радость — пока судья заседает в своей комнате, ему все слышно и видно, что в зале творится: все разговоры, доводы и просто ругань в чистом виде. Такого ни в одном кино не покажут, ни в одной книжке не опишут. Когда судья выходит, самое время молоточку занимать первое место, потому что теперь его роль — главная. Что значат слова судьи? Да, в сущности, ничего, если не стукнет молоточек как следует. Это как точка, как то, с чем спорить бесполезно. Вот и теперь точно также происходит. Судья объявляет, что принято решение о лишении гражданина такого-то и гражданки такой-то родительских прав, что дочь их, за неимением другого интерната, направляется в тот же самый интернат с ожиданием перевода в другое учреждение такого же типа, но в другом городе с улучшенными условиями, в течение ближайших пяти лет. А потом: «Решение вступает в силу с момента принятия и обжалованию не подлежит» и «тук» молоточком. Вот после этого-то и начинает доходить до собравшихся, что к чему. Спасибо за то молоточку, что называется, старался!
— В башке отдается до сих пор этот стук! — жалуется Вера Павловна соседке, которую вместо благоверного привела на суд. Заодно соседка должна была дать свидетельские показания, мол, семья хорошая, дочку холят и лелеют, прав не лишайте. Да кто же станет принимать всерьез слова женщины, которая сама час назад после вчерашней гулянки-пьянки едва глаза раскрыла? Ясно, что они — одного поля ягоды. Тут бы конечно пожалеть, начать раскаиваться, но Вера Павловна и не думала. В большей степени огорчалась она не оттого, что дочка в интернате окажется, — ей-то какая в сущности разница — в конуре собачьей или в детдоме? — а потому что доверила этой проходимке последнюю заначку, на черный день сохраненную. А она что сделала?! Мало того, что не принесла ничего, авоську оставила ларечнице, так еще и в обморок грохнулась. Лежит теперь вся такая бедная-несчастная в больнице, чуть не сдохла от заражения и потери крови. И все ее, бедняжечку, жалеют! А за что?! Сама ведь виновата, нечего было сбегать ночами, кто ее за руку тянул, спрашивается? Сидит там, на харчах казенных и еще чем-то недовольна! Кто бы ее, Веру Павловну, голубушку, пожалел! Сейчас вот опять к мужу возвращаться да к черным корочкам хлеба старого. Как эти чертовы корочки — такой же была жизнь Веры Павловны и сколько ты не макай их в чай для размягчения, сколько в варенье не окунай, все равно слаще не сделаются. Преисполненная таких вот горестных раздумий, женщина завернула в давно знакомый магазин, чтобы забыться, отрешиться. Чтобы совесть окончательно впала в кому и больше никогда не заявляла о себе.
