Помимо витютеня и лебедя Допплеру встретились еще кукушка, несколько воробьев, дрозд, трясогузка, бекас обыкновенный, синица-лазоревка, синица большая и снегирь. Домой Допплер возвращается ближе к ночи, он хочет есть и пить. Усталый, но радостный и довольный, садится он к столу, он умиротворен как человек, исполнивший священную и благородную обязанность.
Фон Борринг наливает ему томатный суп* и спрашивает, хорошо ли прошел день.
— Превосходно, — отзывается Допплер. — Я люблю птиц.
— Вот видишь, — говорит Борринг. — Я рад за тебя. Птички, они вроде невелички, но они так много дают нам.
— И какой мы можем сделать из этого вывод? — спрашивает фон Борринг дальше.
Вообще он собирался помалкивать в этот вечер, но в нем взял верх заядлый скаут-методист, которому не терпится, чтобы его подшефный новобранец сразу стал делать логичные выводы и замечать связи, пусть он до этого совершенно недозрел, и пожалуйста — Борринг умом понимает, что глупо сейчас вынимать из Допплера душу, а удержаться не сумел.
— А какой вывод мы можем сделать? — переспрашивает Допплер. — Понятия не имею.
— Ничего страшного, — отвечает фон Борринг. — Придет время, и ты поймешь. Зря я спросил, поторопился.
— Нет, — не унимается Допплер, — скажи, какой вывод мы должны сделать?
— По-моему, вывод напрашивается такой: размер — это еще не самое главное. Величина сама по себе не важна. Малые создания способны многое нам дать. И не факт, что более крупные существа дадут нам больше. Способность отдавать не определяется размерами дающего.
— Но не факт и то, что большие существа дают нам меньше, — говорит Допплер.
— Этого я не утверждаю, — возражает фон Борринг.
— Но практически ведешь к этому, — говорит Допплер.
— Разве? — изумляется фон Борринг.
— Ты не должен пренебрегать большими только потому, что маленькие не хуже больших, — продолжает Допплер. — Возьмем, например, дружбу с лосем. Он огромный. И теплый. Он размером с тысячу птиц. Но он любит тебя так же сильно, как могла бы любить птица. И его любовь ничуть не холоднее из-за того, что этот зверь гораздо более крупный, голенастый и странный на вид, чем, к примеру, синичка. Ты не можешь утверждать, что птицы обыкновенно дают нам больше, чем лоси.
— Ты не совсем правильно понял меня, — отвечает фон Борринг. — Я пытался объяснить, что вещи, кажущиеся мелкими, могут оказаться большими вопреки своему малому размеру. В этом есть, по-моему, красота и символичность. То, что большое велико, понятно и так, но чтобы увидеть великое в малом, надо обладать парадоксальностью мышления.
— По-моему, ты запутался в определениях, — комментирует Допплер.
— Ни в чем я не запутался, — отвечает фон Борринг. — Просто мы не совсем поняли друг друга. Такое случается сплошь и рядом. Ничего страшного.
— Конечно, не поняли, — подхватывает Допплер, — потому что ты напутал с определениями.
— Оставим это, — распоряжается фон Борринг. — А как у тебя дело с узлами? Ты в них разбираешься?
— Нет, — отвечает Допплер.
— Отлично, — говорит фон Борринг. — Завтра займемся узлами.
День завершен.
* насчет поданного фон Боррингом томатного супа.
Я (автор именно этого текста) хотел бы сразу уточнить, что, когда фон Борринг готовит томатный суп (а несколькими днями ранее вообще дроздов в пиве), он просто кормит всем этим Допплера, а сам даже не пробует. Он такого в рот не берет. Он, как мы уже говорили, ест странную пищу и на завтрак, и на обед, и на ужин. Я хочу внести в этот вопрос полную ясность, потому что мне не улыбается объясняться потом, когда меня поднимут на смех и начнут уличать в том, что я сперва насочинял фон Боррингу какую-то птичью диету, а потом благополучно все забыл, и теперь он ест чуть не из одной тарелки с Допплером, так что все мои прежние разглагольствования о том, что он питается не по-людски, оказались, конечно же, ерундой на постном масле. Ничего подобного. Фон Борринг действительно питается не как все. То есть если перед тобой, читатель, стоят две тарелки — с нормальной едой и с чем-то непонятным — и ты раздумываешь, какое из двух блюд выбрал бы фон Борринг, знай, что он наверняка съест вот это вот не пойми что.
Когда Допплер на следующее утро спускается вниз, фон Борринг уже сидит за своим огромным столом и ждет его. На столе лежат куски веревки метровой примерно длины, несколько ржаных сухариков и стоит стакан воды.
— Ты проспал, — говорит фон Борринг. — И за это тебе придется сегодня выучить не десять узлов, а четырнадцать.
— Четырнадцать узлов, — повторяет за ним Допплер, садится рядом с сухариками и протягивает к ним руку.
— Не спеши, — останавливает его фон Борринг, — еда после занятий.
— Я голодный, — возражает Допплер.
— Сухарик никуда не денется, — объясняет фон Борринг. — А по опыту я знаю, что учеба идет легче на пустой желудок. Вот воды можешь выпить. Я ж не какой-нибудь там цербер, который стакана воды человеку не даст. Еще не хватало!
Допплер пьет.
— Итак, — продолжает фон Борринг, — сегодня у нас узлы. До вечера тебе предстоит освоить четырнадцать узлов. Я выбрал самые основные, без которых настоящему скауту не обойтись*. В твоем распоряжении целый день, но я не советую откладывать учебу на после обеда, рассчитывая одолеть все кавалерийским наскоком. Не выйдет. Учти: выбрав эту тактику, ты рискуешь не пройти испытание, которое я предложу тебе вечером, а если ты не сдашь зачет по узлам, то ляжешь спать голодным и в мокрых шерстяных носках. И знаешь — начни день с пробежки. Отлично прочищает мозги после ночного сна, как раз то, что надо для работы над узлами. Я рекомендовал бы кружочек вокруг усадьбы, а потом по лесу, — продолжает фон Борринг. — Не надо бежать быстро. Вполне достаточно легкой трусцой. Сам понимаешь, без хорошей физической формы скауту не справиться с тем, к чему он должен быть всегда готов. Но тренироваться всегда надо с удовольствием, в противном случае человек довольно быстро принимается хитрить сам с собою, а в результате бросает тренировки и превращается, как говорил Баден-Пауэлл, в «салонного скаута». Они быстро теряют форму, полнеют, и им остается один путь — в скаутское руководство: это они готовят джембори и лагеря и ведут переписку с членами движения. Работают они хорошо, ничего не могу сказать, но какой скаут добровольно согласится стать начальником, когда можно вволю носиться по полям и лесам, вязать узлы и изучать народные приметы? Или ты хочешь осесть в руководстве скаутов?
— Я вообще ничего не хочу, — отвечает Допплер.
— Меня не проведешь, — говорит фон Борринг. — Ты метишь высоко. Просто сам пока об этом не догадываешься. А чтобы тебе бегалось с удовольствием, наблюдай за птицами. Это всегда радость. Ну, беги.
И Допплер бежит. Хотя чего он действительно терпеть не может, так это бегать. Сразу вспоминается, как он, четырнадцатилетний примерный ученик, на физкультуре старался прийти к финишу первым, чтобы напомнить учителю о том, что Андреас Допплер одарен не только умом, но и превосходными физическими данными. «Становиться взрослым имеет смысл хотя бы для того, чтобы не бегать, когда не хочется», — думает Допплер. Но сам покорно бежит. И не переходит на шаг даже там, где фон Борринг не сможет его увидеть. Почему? Он и сам этого не знает, как, впрочем, и я (автор, если вы помните). Причем если в безотчетности действий Допплера нет ничего шокирующего, поскольку мы — в большинстве своем — постоянно делаем те или иные общепринятые вещи, не вникая в «зачем» и «почему», то мое (автора то есть) неведение может обеспокоить читателя. Если даже он не в курсе, то кто ж тогда знает? — вероятно, думаете вы. Тут пахнет тем, что автор (я то есть) потеряет контроль над текстом. Увы, о такой удаче я могу только мечтать. Дело в том, что мне почти никогда не удается потерять контроль над чем бы то ни было. Так что давайте сойдемся на такой формулировке: я надеюсь, что я начинаю терять контроль над своим текстом, но утверждать этого пока не решаюсь. Итак, мы (то есть я, автор, и вы, читатель) дошли до места, где так называемый главный герой повествования совершает пробежку, хотя все указывает на то, что бегать он не любит. Пожелай я разобраться в тайных причинах этого, я бы, возможно, обнаружил, что Допплеру нравится подчиняться кому-то, кто производит впечатление сильного, опытного и уверенного в себе человека. Вероятно, это как-то связано со смертью его отца. Как узнаешь? Психологические механизмы, заставляющие Допплера бегать по вермландскому лесу, так же непостижимы, как и все механизмы подобного рода. Иногда нам кажется, что мы нащупали ключик к ним. И вот-вот ухватим. Но в последнюю секунду он выскальзывает из рук. Поэтому со всей ответственностью мы можем утверждать только одно — Допплер бежит.
