Книга После конца - Юрий Мамлеев

Чудесный, даже в чем-то какой-то интимный вечер опустился над страной конца мира.

Сквозь обычные низкие тяжелые облака вдруг прорвалось адское солнышко. И стало удивительно красиво, как будто в Ауфирь вселился пейзаж XIX века. Но что-то в этом было прощальное и неестественное. Не может же из гроба выйти прошлое, тем более если речь идет о самой природе.

Жильцы русской обители в Ауфири не верили своим глазам. Иван Алексеевич, глава семейства Потаповых, уверял, что это к добру. Полина Васильевна, напротив, твердила за чаем, что к беде. Дашенька молчала и думала о своем Сергее, которого, конечно, уже давно прочили ей в женихи. Оставалось ждать год, согласно обычаю и возрасту Даши. Выйти замуж в аду – в этом было что-то невместимое в ум. Но иного варианта не предвиделось, жизнь продолжалась и здесь. Потаповы были уверены, что попали в ад, а не в будущее перед концом мира. Правда, в довольно странный, необычный ад, потому они и надеялись, что рано или поздно они пройдут это испытание и оно останется позади.

Сергей последнее время потерял ориентацию, где он находился. С одной стороны, Валентин с его Вагилидом, с другой – Потаповы, и к тому же Дашеньку он уже лелеял в сердце своем. «Мне, парню XX века, девушка из XIX века, неиспорченная такая, чистая, верная, как раз подходит, – полагал Сергей. – И потом, я всегда был мечтатель и поэт в душе».

Но ситуация в целом стала все больше и больше ужасать его. Он, казалось, потерял гибкую человеческую способность к привыканию в любых обстоятельствах, ад – не ад, горе – не беда… Но обстоятельства оказались настолько чрезвычайными, что его сознание стало отказываться «вмещать» невместимое. Он чувствовал, что опасность где-то рядом. Но Дашенька – надежда. Сергей сомневался только в ребенке. Если он будет, то как совместить это с адом?

А крик безумной Юлии напоминал ему, что ад – вот он, рядом. В ее крике появилось нечто недоступное никаким демонологам. Она иногда пробегала мимо дома Потаповых. От ее взгляда Иван Алексеевич просто отпрыгивал, словно чумел на секунду.

И вот этим нежным прекрасным вечером к их дому подъехала машина, из которой вышла нарядная Танира. Валентин сначала отпрянул от внезапности, но Танира даже протянула к нему руки.

– Идемте, Валентин. Садитесь в машину. Едем к отцу. Там появился новый человек! Будет загадочно и интересно, – она улыбалась, она цвела.

Уваров еще не видел Таниру такой. Глаза ее сияли и были направлены на него.

И они направились в путь, туда, в дом, где жил теперь Вагилид вместе с Танирой.

– Отец практически легализовался, – сказала Танира (говорила она с Валентином на языке XX века, всегда по-русски). – Фурзд все более и более покрывает его.

Валентин молчал. Его взгляд был устремлен на дремлющие в присутствии смерти поля и леса. А красота этого вечера убивала его. Но вскоре присутствие Таниры, казалось, отбросило прочь все негации. «Если в ад, то с ней», – подумал Валентин. Танира точно угадала его мысли и усмехнулась.

– Ты распознала, о чем я думаю? – тихо спросил он.

– О Господи, как говорили вы в давно прошедшие тысячелетия… Перед концом все обострено, Валентин, а уж такую ясную мысль нетрудно увидеть. Но суть в том, что в аду люди меняются и неизвестно, какими существами мы будем там, мы можем раскрыться в разных направлениях, и не то что друг друга, себя не узнаем… Ад – это не шутка, Валентин. Лучше уж поживем перед концом мира.

Валентин тихонько коснулся ее руки.

– Твоя русская душа принимает это? – улыбнулась она.

– Мне опять кажется, что все это сон. Не может быть явь такой… даже слов не найду… Это не явь, не явь, не явь, Танира…

– Не мучайся, – чуть резко сказала она. – Отступи. Не задавай себе неразрешимых вопросов. Ум человеческий слишком слаб, чтобы понять и воспринять реальность как она есть, в полном ее величии и сумасшествии, и тем более в божественности. Такое доступно только Богу. Так вычеркнем ужас…

Наконец они подъехали к довольно заброшенному домику на окраине столицы, но Уварова поразило, что за полуразрушенным забором приютилась охрана.

– Ого! – только и мог вымолвить Валентин. – Фурзд проявляет интерес к метафизике. К чему бы это?

Они вошли в дом, очутились в небольшой уютной гостиной. Широкий деревянный стол, стулья с высокими спинками. За столом Вагилид и еще один толстоватенький, могучего телосложения человек. Золотистые волосы, голубовато-пристальные глаза. И добродушие в то же время. Перед ним – кружка «бюво».

Вагилид обнял дочь, поприветствовал Валентина.

– А теперь познакомьтесь, мой друг из чужой страны, из Неории.

Иллон привстал вдруг. Вагилид пояснил:

– Он тоже знаток древних тайн и наук, как и я. Долго скрывался в своей стране… А вот беседовать придется на ауфирском языке. Иллион не знает русского, он специалист по Индии, по санскриту… Ауфирский язык, тот, кстати, похож на неорский… А на русский, Валентин, вам будет переводить Танира. Она это делает быстро…

– По «бюво»?! – сказал Вагилид и, не дожидаясь ответа, подошел к довольно странному буфету, напоминающему ствол невообразимо широкого дерева, и вынул оттуда кружки, а Танира, подбежав, вытащила две бутыли «бюво». «Бюво» оказалось легкого сорта, и Валентин постепенно стал привыкать к этому дичайшему напитку. Он еще раньше попросил Таниру походатайствовать, чтобы им в обитель приносили по четыре бутылки «бюво» в неделю. Бутыли в Ауфири производили вполне вместительные. «Бюво» пили, как правило, без закуски.

– Потом поужинаем, – обещал Вагилид. Валентин чуть-чуть вздрогнул: он опасался некоторых ауфирских блюд. Между тем Иллион как заправский гость уточнил ситуацию.

– Мой драгоценный друг и в некотором роде мой Учитель, я имею в виду, конечно, тебя, Вагилид, – начал он, – немножко неточен, говоря, что я скрывался в моей родной Неории. В каком-то смысле я действительно скрывался, но не столько от своих граждан, сколько от всего мира. Дело в том, что у нас в Неории другой вид демократии, чем в Ауфири… Не буду пояснять нашему гостю из архаических времен все эти мелочи. Но на человеческом уровне, я не говорю о выборах и тому подобном, между Неорией и Ауфирью – чувствительная разница.

Вагилид согласно кивнул головой. Валентин весь обратился в слух, и голос Таниры, ее перевод, еще сильнее приковал его внимание.

– В Неории, – добродушно продолжал Иллион, – главный упор делается на однообразную тупость народа. В Ауфири же все бурлит: здесь – поиск, народ ищет бесов. У нас же в Неории все выходящее за пределы тупости – не то что запрещено, такого просто нет. У нас нет культа Понятного и Непонятного, в чертях у нас никто не разбирается, даже не знает, что это такое. Все явления, связанные с бесами, объясняют вмешательством ауфирцев или каких-то инопланетян. А вот что по-тайному запрещено, так это любой намек на конец света. Раньше за такой намек вешали. Но теперь добились того, что сомнений нет: впереди – не конец света, а бесконечный прогресс. Пожары, землетрясения, буйство огня, небесные знамения объясняют временными трудностями. Поэтому на них уже никто не обращает внимания. Все работают, трудятся, копошатся. А тупость больше всего проявляется в общении.