На всей территории имения установлена абсолютная монархия, и без предварительного одобрения Великого Правителя никто, включая даже кронпринца, и шелохнуться не смеет. Хэнк выходит вперед из толпы сородичей и, сложив руки рупором, вызывает высокопоставленного властелина:
«Эй!.. Па!»
Громовые раскаты прокатываются по чернильному мраку и, как волны, разбиваются о стены. Хэнк издает еще один крик, и на этот раз вдалеке показывается свеча, вначале освещающая лишь птичий профиль, а затем и весь наводящий ужас облик Генри Стампера. Он сидит в кресле-качалке в ожидании, когда ему стукнет сто. Его ястребиный клюв медленно разворачивается на звук голоса сына. Его ястребиный взор пронзает мрак. Он громко откашливается и начинает издавать шипение и треск, словно угасающий от влаги костер. Потом его охватывает приступ кашля, и наконец он произносит, глядя на пластикатовый мешок:
«Ну-с, сэр… а-а, собачки… хи-хи-хи… посмотри-ка там, что это? Что твои мальцы на этот раз выловили? Опять какой-нибудь хлам…»
«Не то чтобы выловили, па, скорей это свалилось нам на голову».
«Не свисти! – Генри наклоняется вперед, проявляя все больший интерес. – Какая-нибудь гадость… И как ты думаешь, что там такое? Прилив выбросил?»
«Боюсь, па… – Хэнк, склонив голову, ковыряет пол носком своего кованого ботинка, белая стружка от его шипов разлетается во все стороны, – что это… – зевает, почесывая брюхо, – что это твой младший сын. Леланд Стэнфорд».
«Проклятье! Я уже говорил тебе однажды, я уже повторял тебе сотню тысяч раз, что я не желаю, чтобы в этом доме произносилось имя этого ублюдка! Никогда! Тьфу! Я даже слышать о нем не могу, не то что видеть! Господи Иисусе, сынок, как это ты так облажался!»
Хэнк подходит поближе к трону.
«Па, я знаю, что ты думаешь о нем. Я и сам думаю то же самое, а может, еще и хуже. Я бы с удовольствием не видел его всю свою оставшуюся жизнь. Но, принимая во внимание наши обстоятельства, я не знаю, как мы выкрутимся».
«Какие обстоятельства?»
«Деловые.»
«Ты хочешь сказать…» – У старика перехватывает дыхание, и рука непроизвольно поднимается в жесте отчаяния.
«Боюсь, что да… Мы исчерпали свои возможности, старина. Так что, похоже, у нас нет выбора, па…» – В ожидании он складывает руки на груди.
(Чутко дремлют вороны в ближайших горных отрогах. Дженни прядет волшебную нить из своей нужды, одиночества и благодатного неведения. В старом доме обсуждение предложения Джо Бена написать родственникам, в другие штаты внезапно прерывается требованием Орланда ознакомиться с финансовыми документами. «Сейчас принесу», – вызывается Хэнк и направляется к лестнице… довольный тем, что ему хоть на время удастся вырваться из этого шума и гама.)
Генри с безнадежным видом взирает на юного Леланда, который слабо машет рукой из пластикатового мешка своему престарелому отцу, и качает головой.
«Значит, вот так. Вот как оно получается, а? В конце концов все кончилось этим. – И вдруг, охваченный внезапным гневом, он кренясь поднимается из кресла и потрясает своим посохом, глядя на сбившихся в кучу сородичей. – А разве я не предупреждал вас, парни, что так все и будет? Разве я не твердил вам до посинения: „Хватит сюсюкать со своими кузинами и сестрами, отправляйтесь и понасшибайте нам пару-тройку других женщин!“? Меня тошнит от всех вас, полудурков! Не можем же мы все время размножаться, как пачка чертовых ежей! Семья должна быть здоровой и крепкой, на уровне мировых стандартов. Я не потерплю слабаков! Так-растак меня Господь, не будет этого! Нам нужны экземпляры, как мой мальчик, вот этот Хэнк, которого произвел я…»
На мгновение лицо его застывает, взгляд вновь обращается к пластикатовому мешку, и острое чувство унижения искажает его непроницаемые черты. Рухнув в кресло, он хватает раскрытым ртом воздух и сжимает руками свое измученное сердце. Когда приступ проходит, Хэнк продолжает приглушенным голосом:
«Я знаю, па, как тебе это неприятно. Я знаю, что своим нытьем и болезненностью он отнял у тебя молодую и верную жену. Но, когда я понял, что нам придется взвалить на себя этого неприятного субъекта, я вот что подумал. – Он подкатывает бревно и с конфиденциальным видом усаживается рядом с Генри. – Я рассудил… мы прежде всего семья, а это самое важное. Мы не можем допустить загрязнения рода. Мы не какие-нибудь негры, жиды или там простые люди; мы – Стамперы».
Вой фанфар; Хэнк с каскеткой в руках выжидает, когда низшие чины закончат этот гимн семье.
«И самое главное – никогда не забывать об этом!»
Свист и выкрики: «Правильно, Хэнк!», «Точняк!», «Да!»
«А чтобы в этом никто не сомневался… мы должны постоянно функционировать, что бы там ни было, паводок или геенна огненная; и наплевать, какие семейные отбросы нам придется для этого привлечь, – только так мы сможем доказать, что мы высшая раса».
Продолжительные аплодисменты. На скулах ходят желваки, по-мужски сдержанные кивки. Генри вытирает глаза и глотает подступившие слезы. Хэнк встает. Он выдергивает из ближайшей стойки топор и начинает патетически размахивать им.
«Разве все мы не расписались своей кровью, что будем бороться до последнего? Вот и хорошо-Так давайте же бороться».
Снова звенят фанфары. Мужчины, сомкнувшись вокруг Хэнка, маршируют к стягу, поднятому в центре зала. Правая рука крепко сжимает плечо впереди идущего, зал оглашается обрывками военных песен времен первой мировой войны. После того как угроза миновала, облегчение и веселье охватывают сородичей, и они перекликаются друг с другом хриплыми голосами: «Ну да! Да ты! Лады!» Проходя мимо пластикатового мешка, они пытаются спрятать свой позор за натужным юмором:
«Посмотри-ка. Никогда не думал, что последняя капля будет такой».
«Неужели нет выхода? Может, надо еще раз проверить…»
«Не. Пусть будет. Хватит, мы уже побегали! С меня хватило и того, что мы его запихали в мешок».
(Хэнк несколько неуверенно поднимается по лестнице. Поворачивает по коридору к комнате, использующейся как офис. Из кухни доносится голос Вив – она там готовит ужин с остальными женами: «Сапоги, милый». Хэнк останавливается и, держась рукой за стену, стягивает свои грязные сапоги. Затем снимает шерстяные носки, всовывает их в сапоги и, вздохнув, продолжает свой путь босиком.)
Сородичи расположились на корточках перед старой резной деревянной плитой, в которую периодически сплевывают табак; каждый такой плевок вызывает вспышку пламени, бросающую красные всполохи на грубые лица весельчаков. Потом они лезут в карманы и, достав свои перочинные ножи, дружно принимаются строгать. Кто-то откашливается, прочищая горло…
«Мужики!.. – продолжает Хэнк. – Теперь перед нами стоит такой вопрос: кто обучит этого сосунка водить мотоцикл, тискать кузин и всему прочему?»
(Войдя в офис, прежде чем идти за документами, которые потребовал Орланд, Хэнк замирает на пороге с закрытыми глазами. Потом он подходит к столу и отыскивает папку, на которой изящным почерком Вив выведено: «Документы. Январь –июнь 1961». Он закрывает ящик и подходит к двери. Приоткрыв небольшую щель, он снова замирает на пороге. Он стоит, рассматривая пожелтевшие обои, слегка прислушиваясь к гулу голосов, доносящихся снизу; но кроме непрестанного лающего смеха этой ведьмы, на которой женился Орланд, различить ничего не может…)
