В голубых глазах что-то щелкнуло, показалось, что вместо меня Зубов увидел лекционный зал, заполненный людьми — сидящими тихо, как на групповом фотоснимке. "Можешь особо подчеркнуть в биографии — депутат Зубов никогда не лгал, — разглагольствовал Антиной Николаевич. — Я никогда не лгу, у меня так заведено. И о себе я тоже лгать не стану. Я на самом деле бог, дорогая. Вернее, у меня имеется куда больше оснований к этому, чем у прочих. Я умен? О да. Я красив? Ты сама видишь. Я способен принести жертву ради идеи? Разумеется. Меня любят? Еще как, дорогая, многим людям за всю их жалкую жизнь не пригрезится подобная любовь. Таких людей, как я, очень мало, и, значит, мне не следует стыдиться своего превосходства: не надо лицемерить, прикрываться скромностью, как католики руками при молитве. Создавать свою партию — дело нужное и прибыльное, но куда более прибыльное и нужное дело создать свою религию. Личную, собственную, где все будет так, как нужно мне. — Я вдруг заметила красноватые прожилки в глазах депутата изветвленные, будто маленькие молнии в грозовом небе. — Скажи, дорогая, ты знаешь, что такое оргазм? Не думай, что меня занимает твоя сексуальная жизнь, просто скажи, знаешь или нет?"
Тут я обиделась — не потому что меня оскорбила смелость поставленного вопроса, а потому что Зубов так явно отказывался признать во мне женщину. Я обиделась, но решила придержать эту обиду до времени, потому что знаю: стоит остановиться, устав на пути, как выяснится — до цели оставалось несколько шагов. Поэтому я вежливо ответила: "Да, Антиной Николаевич, я знаю, что такое оргазм".
Красных молний в глазах стало еще больше.
"Жаль, потому что тебе трудно будет понять мою аналогию. Все же, представь, будто ты — постельная неофитка. Залежавшаяся девственница с чемоданом комплексов, которой подруги все уши прожужжали о том, чего она лишилась. Можешь представить?"
"Ну, в общем, наверное. Только при чем тут религия?"
Зубов отмахнулся от моего замечания, его несло, как горную реку: "Пробил час, и наша дама решает расстаться со своим чемоданом. О, она рассчитывает на яркое удовольствие, но получает крайне скудные ощущения кажется, они не имеют никакого отношения к сказочной песне плоти. Что она сделает? Продолжит эксперимент или решит, что все ее подруги гадкие лгуньи, а никакого оргазма не существует в природе?"
"Но это не так!"
Я невольно вспомнила Сашеньку.
"Наша несчастная дама этого не знает! Она не представляет, на что должны быть похожи эти ощущения, кстати, дорогая, по твоему румянцу я вижу, что ты собираешься доверить мне рассказ о своих личных впечатлениях, и умоляю — избавь меня от этих подробностей. Я хотел показать на понятном жизненном примере, какие мытарства дожидаются умных людей, наивно пришедших в церковь за благодатью. Я сам таков, дорогая, и могу сказать тебе, что никакой благодати — в отличие от оргазма! — не существует. Запиши. Хороший секс в трактовке депутата Зубова — это набор механических действий, которые в сочетании с определенным эмоциональным настроем, вызванным симпатией или какой-нибудь вальполичеллой, способны привести к нужному нам результату. Поиски благодати свершаются по сходным канонам: человек не изобретает собственных способов, хотя почти каждое десятилетие выкрикивается очередная "Эврика!". Православные говорят: молись, постись, причащайся. Читай Евангелие. Посещай литургию. Дорогая, можешь написать в биографии: депутат Зубов делал все это. — Глаза у него стали уже абсолютно красными, и красота потухла, словно кто-то погасил внутреннюю подсветку. — Я очень последователен, умен, прилежен, я много знаю, я уникален, на улице вечер — и ты не оспоришь ни одно из этих утверждений. Так почему же самая распоследняя, темная старуха видела Бога, а мне он оставался недоступен? Почему дорогая? Потому, что его нет! Все, что нагромождено в церкви, это только per i motivi dei soldi, как сказали бы католики с Апеннинского полуострова. Деньги! Вот подлинный символ веры… Мой так называемый духовник — один из самых уважаемых священников в городе. Игумен Гурий, ты, наверное, слышала. Но, дорогая, даже от него не добиться, каких чувств я должен ждать? На что это будет похоже? Гурий талдычил одно и то же: пост, молитва, исповедь, причастие, а я так устал, дорогая, я так устал… Что же, раз Бог не пожелал открыться мне, я не стал ему более навязываться. Конечно, можно постучаться в другие двери — к муслимам или буддистам, но я не столь наивен, дорогая. Нет разницы, во что завернут подарок, главное, что под оберткой — пустота. Темная, глухая, бесконечная пустота. Раз так, почему бы мне не придумать свою собственную религию, где бог будет существовать без всяких сомнений? И являться он будет не выборочно, к самым яростным и странным, а ко всем, дорогая, ко всем, кто заплатит посильную, конкурентоспособную цену? Этим богом скромно стану я, и ты увидишь, что я никогда не обману человеческих ожиданий. Я буду очень хорошим богом, таким, какого хотел бы для себя…"
Зубов замолчал, словно подавился словом. Мне хотелось, чтобы к нему вернулись прежняя легкость и красота, но нет, за Вериным столом сидел изможденный, измученный тип, каким, наверное, мог быть отец Зубова — внешнее сходство у них сохранялось. Если бы из глаз депутата полилась кровь, я не удивилась бы — они стали красными, как у кролика, а сам он молчал, будто его обесточили…
Вот тут и позвонил Алеша, крикнул, что Сашеньку увезли в роддом и у нее отошли воды — прямо в машине. Там столько воды, что надо сушить коврики, но это неважно, а важно, что через обозримое число часов мы оба получим новый родственный статус: он — отца, я — тетки.
Я хотела поделиться новостью с Зубовым, но он вышел из кабинета, не простившись. И новость о том, что Сашенька родила сына, которому заранее приготовили царское имя — Петр Алексеевич, Петя, Петрушка, застала меня дома: на работе больше делать было нечего…
Петрушка родился за три минуты до полуночи, я старалась не думать о том, на кого он может быть похож. Еще мне ужасно хотелось позвонить Артему и рассказать про религию Зубова, но я понимала — это будет нечестно. Тем более, мне совсем не хотелось слышать пусть даже самую праведную критику в депутатский адрес.
Но и носить в себе это знание мне было тяжело — оно рвалось наружу, как доношенное дитя. Сравнение не случайное — все следующие дни я думала о маленьком Петрушке и очень хотела его увидеть. Счастливые родители вовсе не спешили звать меня на смотрины, приглашали одну только маму, и она очень подробно восхищалась младенцем. Маме показалось, что Петрушка — слепок с Лапочкина, и нос у него такой же, и уши, и овал лица, и даже форма ступней. Форма ступней меня просто добила.
Зубов надолго пропал после собственных откровений: началась очередная думская сессия, а может, он искал помещение для своих прихожан или писал новое Евангелие… Иногда мне казалось, что Зубов просто пошутил в том разговоре, опробовал на мне очередную байку, что вылетали из него с невероятной частотой и легкостью… Мы виделись мельком несколько раз, но депутат ни словом больше не оговаривался о своей религии, и глаза у него снова были голубыми.
Я каждый день ждала звонка от Лапочкиных, и в день, когда Петрушке исполнился месяц, не выдержала. Сашенька долго не подходила к телефону, потом выкрикнула в трубку ожесточенное «алло».
