Все-таки ему было несколько неприятно, когда Север в присутствии Кейт, хотя и в шутку, выражался неуважительно по отношению к его творчеству, а когда уличил его еще и в плагиате, почувствовал себя просто скомпрометированным.
— А ты знаешь, — признался Полясский, — на несколько минут в меня действительно вселился страх, но не потому, что найду у Либориуса дословно мой афоризм, — совесть моя на этот счет чиста, — но я опасался, что там может быть та же мысль, похоже сформулированная.
— Ты зря беспокоился.
— Почему? Подобное встречается. Что-то из древней литературы западает нам в память, мы забываем об источнике и с течением времени считаем своей собственной мыслью. Но я еще раз уверяю тебя, что с латынью я не знаком и что Либориуса читать не мог, — оживленно закончил Полясский.
— Верю тебе, мой друг Адам. Верю, тем более потому, что латынь в данном случае вообще ни при чем. Прочитать Эммануэла Либориуса невозможно по той простой причине, что такого никогда не существовало.
Он оглядел триумфальным взглядом присутствующих и с гордостью добавил:
— Я его творец. Я придумал Либориуса здесь, в вашем присутствии, сейчас, вместе с его эпохальным произведением! Теперь представляете, как я был ошарашен заверениями Адама, что он уже давно наслышан об этом писателе.
Полясский смутился и буркнул:
— Вероятно, перепутал эту фамилию с какой-то подобной.
— Нет, друже! Я великодушно освобождаю тебя от плагиата, зато с болью должен констатировать твое вранье. Берегись состязаться с Северином Марией Тукалло. Его меч обоюдоострый, и когда одно острие клинка кажется зазубренным и уже безопасным, другое наносит смертельный удар. Ну, Адам, не сердись на меня, каждый может соврать. Иногда я сам, признаться, не то что лгу, но в известной степени разминусь с правдой, которую люблю больше всего, больше собственного счастья, и к которой стремлюсь в меру моих сил. Подадим друг другу руки, Адам, для совместной борьбы с враньем, для поиска ее в тайнах Вселенной, а возможно, доживем до того прекрасного дня, когда вдруг откроется нам она в простой математической формуле, заключающей в себе космический пафос открытого Божества.
Эта тирада рассмешила даже Полясского. Беседа перешла на другие темы, а вскоре всех пригласили в столовую. Из-за неблагоприятной погоды после обеда решили поиграть в бридж. Тукалло, Полясский, Гого и пани Збендская сели к столу, а Ирвинг, который не умел играть, составил компанию Кейт.
Она расспрашивала его, чем он занимается, и узнала, что он студент политехнического института, но только по настоянию отца, который хотел, чтобы сын получил диплом инженера.
Сам Фред несерьезно относится к своему образованию, редко бывая на лекциях и считая, что ему диплом ни к чему. В будущем, когда получит в наследство имение отца, делами заниматься не собирается. Производство его не интересует. Он увлечен творениями высокой культуры, собирает гравюры, которых у него уже несколько сотен, занимается автомобильным спортом. В Варшаве у него два спортивных автомобиля, на одном из которых он занял первое место на соревнованиях в Татрах.
— Я не предполагала, — удивилась Кейт. — Вы не похожи на демона скорости.
— Я не похож ни на что, и я ничто, — улыбнулся он меланхолично.
— Вы исключительно милый человек, — сказала она, — и когда я буду в Варшаве… постараюсь с вами встретиться.
Точно волна крови внезапно ударила Фреду в голову. Какая-то сумасшедшая надежда пронеслась в мозгу, но через секунду исчезла. Он чувствовал только, что покраснел, нет, пожалуй, побагровел, и обратил внимание, что она делает вид, что не замечает этого.
— Вы знаете, я очень люблю скорость, но до сих пор у меня не было знакомых со спортивной машиной. Я хочу вас попросить взять меня когда-нибудь на прогулку на машине, хорошо?
— Пожалуйста, прошу вас, это будет для меня… Я сейчас позвоню шоферу, и утром машина уже будет здесь.
— Нет-нет, спасибо. Это не срочно, да и дождь такой, что дороги, должно быть, очень скользкие.
Из соседней комнаты донесся баритон Тукалло:
— Извините, уважаемая пани, но я всегда в первом розыгрыше после партии объявляю игру малому шлему. Это мой принцип, и не вижу причины менять его только потому, что из-за глупого стечения обстоятельств у меня нет хорошей карты.
— Он всегда такой, — сказал растроганный Фред. — Тукалло ровесник Адама и значительно моложе Али-Бабы, но благодаря своему образу мышления стал в нашей компании бесспорным лидером.
— Али-Баба? Это литературный псевдоним?
— О, нет, мы так называем Юлика Залуцкого, князя Залуцкого из Горыни. Еще есть Збышек Хохля, прекрасный художник и, пожалуй, самый большой мегаломан[7]на свете, Аркадий Дрозд, композитор, поэт Стронковский и другие. Вы познакомитесь с ними в Варшаве.
— Мне будет очень приятно. Кроме того, у меня есть еще одна просьба к вам. Мне бы хотелось увидеть групповой снимок, о котором вы вспоминали. Интересно, я, должно быть, забавно выглядела подростком.
— Забавно?! Вы там такая хорошенькая!
— Ну, это явное преувеличение, — рассмеялась Кейт.
— Извините, сейчас я постараюсь вас убедить.
С этими словами он побежал наверх и тотчас же вернулся. В руках у него была плоская кожаная папка.
— У меня нет с собой групповой фотографии, но есть увеличенный снимок пани.
— Мой? — удивилась она.
— Да, только прошу вас, не сердитесь на меня, — проговорил Фред и протянул ей папку.
Она открыла ее. Внутри, под целлулоидной пленкой, лежала большая кабинетная фотография… ее фотография в школьной форме с матросским воротником, волосы были заплетены в две косы.
— Как это вам удалось увеличить? — спросила Кейт.
— О, при современной технике это довольно легко. У меня есть еще один снимок почти в натуральную величину. Он был сделан в Америке.
Кейт взглянула на него сурово, думая, что ей следует сказать ему. Она была растрогана и одновременно огорчена, зная, что должна раз и навсегда лишить его всякой надежды.
Фред стоял сконфуженный: высокий, худой, некрасивый, еще не мужчина, почти мальчишка.
— Я знал, — произнес он тихо, — я был уверен, что когда-нибудь непременно встречу вас.
Она нахмурила брови.
— Фред, — начала Кейт, — то, что вы позволили себе сделать эти фотографии, было бестактно по отношению к незнакомой девушке, но я не хочу выговаривать вам и не сержусь на вас. Наша встреча — простое стечение обстоятельств, и меня очень удивляет ваше мнение, что это нечто большее, чем случай. Уже не знаю, плохой это случай или хороший. Я буду совершенно искренней во избежание всяких недоразумений. Мне показалось, что я смогу считать вас милым приятелем. Если у вас какие-то иные намерения, желания или надежды, то говорю вам открыто, что поддерживать наше знакомство я не смогу. И не только по причине замужества и потому, что моя мораль исключает малейшие отступления от достоинства и долга, но и потому, что если бы даже я была свободна…
