— Уважаемый, у нас не ругаются, — сказал он.
— Это у вас, а у нас ругаются, — пьяным голосом произнес он. — Приезжай к нам в горы — и ты заругаешься. Сидите, понимаешь, тут и шашлыки жрете, а мы воюй за вас. Эй, усатые? — обратился он снова к дагестанцам. — Почему вы здесь, почему вы Россию не защищаете? Мужики вы или нет?
Эти слова, видимо, задели соседей, и они вскочили из-за стола.
— Ох, ох, ох! Глядите-ка на них — герои! — с усмешкой проговорил Жора. — Здесь-то вы все герои. А вот вы в горы приезжайте — обмочитесь ведь после первого выстрела.
Это уже было слишком. Дагестанцы бросились на Жору и стали трясти его за грудки. Жора не на шутку разозлился.
— Ах, вот вы как! — закричал он грозно. — А теперь я вас потрясу.
С этими словами он принялся расшвыривать усачей в стороны. Мужиком он был смелым, а к тому же дюжим, и его было трудно взять на испуг. Но и усачи не хотели сдаваться. Они стали размахивать кулаками и наседать на Жору. Жора матерился как сапожник и шел на них буром. Я не выдержал и, подскочив к дерущимся, попробовал разнять их. В этот момент один из усачей и ткнул мне кулаком в глаз. Я потерял ориентиры. Заметив мой конфуз, Жора рассвирепел. Он заревел, выставил лбище вперед и пошел тараном на противника. Лоб у него был, как у породистого бугая, и он бил им наповал. Вначале прицелится, потом разбежится — и ударит.
— Толкуй, Фетинья Савишна, про ботвинью давишню! — при этом воскликнет. Или: — Иди, паря, кури носки!
Неожиданно за нашей спиной раздался чей-то призывный голос:
— Товарищи офицеры, сейчас же прекратите!
Я повернул голову и увидел трех патрульных — высокого майора и двух солдат. Они стояли в растерянности и не знали, что им делать. Червоненко тоже заметил их.
— Гуляй, майор, гуляй! Не видишь, битва при Ватерлоо началась? — тяжело дыша, проговорил он.
Лицо майора покрылось красными пятнами. Он был «при исполнении» и должен был что-то сделать.
— Товарищ подполковник, прекратите! — нервно взвизгнул он. И вдруг: — Немедленно предъявите ваши документы! И вы тоже, товарищ майор! — это он уже мне.
Я расстегнул карман гимнастерки и вытащил свое служебное удостоверение, в которое были вложены командировочные документы. Начальник патруля взял их, а потом снова обратился к моему товарищу, который продолжал мутузить усачей:
— Товарищ подполковник, я же вам сказал!
Жора наконец остановился.
— Ну что ты, ей-богу, пристал? Дай мне душу отвести. Ты вот не сидел в горах и не знаешь… А у нас задницы опухли — хочется порезвиться, — заявил он майору.
Жора потом долго не хотел показывать документы, обзывал майора последними словами, грозил ему кулаком, называл «тыловой крысой», но наконец все-таки сдался.
— Вот что, товарищи, сейчас вы пойдете со мной в комендатуру — там и разберемся, — сказал он.
В эту самую минуту словно из-под земли возник Харевич. Он узнал меня и очень обрадовался. А когда понял, что с нами приключилась беда, стал отбивать нас у патруля.
— Майор, это боевые офицеры, — говорил он, с удивлением разглядывая мой синяк под глазом. — Отпусти их, не мучай. Им и без тебя несладко живется.
Я тоже обрадовался Харевичу, но мне было стыдно перед ним. «Что он может обо мне подумать?» — мелькнуло у меня в голове.
— Ну же, отпусти их, майор! Они войной трахнутые и ничего не соображают, — снова услышал я голос Харевича.
Он, как и мы, был одет в полевую форму. Парадной на войне мы не имели и даже в отпуск или командировку выезжали в обычном камуфляже. Правда, мы с Червоненко взяли с собой и бушлаты, но они нам не пригодились: в Махачкале зимой еще и не пахло.
Харевич, Харевич, добрая ты душа, как же я тебе рад, думал я, переминаясь с ноги на ногу и безнадежно и безучастно глядя куда-то вдаль. Туда, где осеннее поблекшее солнце устало опускаюсь в густую городскую зелень. Мирно шуршали шинами машины; мимо нас не спеша проплывали чьи-то чужие умиротворенные лица; теряли очертания, растворяясь в вечерних сумерках, дома, и лишь в верхних этажах высотных зданий еще ярко блестели оконные стекла, продолжая отражать закатное зарево.
XIX
В тот день Харевич проснулся рано. Накануне он пообещал женщинам свозить их в Махачкалу. Впрочем, он давно хотел сделать им подарок. Поешьте мороженого, посмотрите кино. Забудьтесь немного.
Весь этот год медсанбатовские медики работали как проклятые. Раненых все везли и везли. В операционной свет не гас ни днем ни ночью. Люди были измотаны до предела. Особенно доставалось хирургическим сестричкам — их в батальоне было две, и они были нарасхват. Поэтому поездку в город Леля и Илона восприняли как дар божий.
— Ой, спасибо вам, Марк Львович, дорогой! — воскликнули они и бросились обнимать и целовать своего начальника, когда он объявил им о поездке. — Мы так счастливы, так счастливы!..
Харевич не ожидал такой реакции и даже вспотел от удовольствия. Он снял фуражку и промокнул платком лысину.
Сейчас, стоя возле духана и стараясь уговорить патрульного майора отпустить с миром офицеров, Харевич тоже промокал свою лысину платком. Патрульный был малым упрямым и не реагировал на просьбу подполковника. И тут на помощь своему начальнику пришли сестрички. Они выступили вперед и стали наперебой уговаривать майора. Они говорили что-то о боевом братстве, об офицерской солидарности, о расшатанных нервах, о том, что негоже наказывать тех, кто проливает кровь, сражаясь за Россию. При этом они использовали все средства, начиная с обезоруживающих кокетливых улыбок и кончая обещаниями нажаловаться на майора «куда следует», если он не отпустит с миром бедных офицеров. Неизвестно, что из этого арсенала больше подействовало на начальника патруля, только наконец он сдался и вернул нам удостоверения.
Потом Илона рассказывала, что возле нас они оказались совершенно случайно. Они как раз тогда вышли из кинотеатра и собирались пойти где-нибудь перекусить. В этот момент и услышали крики. И каково же было их удивление, когда они увидели, как патруль пытается задержать их старого знакомого.
— Вот вы, товарищ майор, оказывается, какой, — глядя на мой фингал под глазом, с иронией в голосе произнесла Леля. — А я-то думала, вы тихоня.
Я покраснел. Было стыдно.
— Собственно, ничего плохого мы не сделали, — попробовал объясниться я. — Ну перебрали малость, и что?
В этот момент из-за моей спины вырос водитель Мишка.
— Да вы-то, товарищ майор, при чем здесь? — стал выгораживать он меня. — Вы же совсем трезвый. Да и слова тем усачам не сказали. Если бы не товарищ подполковник…
— Цыц, салажонок! — прикрикнул на него Червоненко. — Еще не дорос, чтобы старших судить. И вообще, двигал бы ты отсюда…
— Правда, Миша, ступай в «уазик», — сказал я ему, понимая, что солдат уже и без того слишком многого насмотрелся.
