У Кверона во рту пересохло, и лишь прижав ладони к крышке ларца, он смог унять их дрожь. Он закрыл глаза, ощущая на себе пристальные взоры собравшихся — и они также протянули руки и коснулись шкатулки кончиками пальцев. Ладонь ему холодило кольцо Камбера — в нем по-прежнему была магическая сила! — и Кверон глубоко вздохнул и сосредоточился в поисках контакта с ушедшими, а затем расслабился, ибо почувствовал, что он и впрямь способен принести эту клятву без всяких оговорок.
— Клянусь тем, что для меня наиболее свято — моей любовью к Господу, моим призванием Целителя и священника, моей честью — что буду верен и предан собравшимся здесь и, если придет нужда, пожертвую жизнью, честью и даже бессмертием души ради спасения нашего народа в Свете, если только это не причинит зла невинным. В том я клянусь как скромный служитель Света, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Да будет так.
Когда он открыл глаза, остальные чуть отодвинулись, и лишь Ивейн осталась рядом, накрыв его ладонь своей.
— Хорошая клятва, Кверон Киневан, — сказала она. — Теперь, когда все слова сказаны, согласитесь ли вы открыть душу и сердце нам, своим братьям, как последний знак доверия, удержав при себе в тайне лишь то, что касается вашего долга священника?
— Согласен, — отозвался Кверон чуть слышно, склоняя голову, и тут же опустил свои защиты.
Он ожидал такой просьбы, ведь он принес им клятву и не мог отказать ни в чем. Он ощутил, как чужие сознания касаются его разума, овладевают им.
Так обнажать душу ему не доводилось с очень давних, еще ученических времен, да еще изредка — с любимыми и самыми доверенными друзьями… но сейчас в его сердце не было ни страха, ни отторжения.
Они уводили его все глубже и глубже, — он и сам уже перестал понимать, насколько глубоко. В душе его не осталось сокрытым ни уголка, и они могли бы проникнуть повсюду, куда пожелали. Однако это не было насилием — и вскоре они уже поднялись на те уровни, что дозволяли мысленное общение на равных удовольствовавшись, должно быть, доброй волей и доверием Кверона.
Теперь они сами предоставили ему право выбирать, и согласились, когда он указал, что желал бы внимательнее изучить магический оттиск содержимого ларца, ибо то, воистину, было самое сердце Совета Камбера. Серебряное кольцо притягивало Кверона, словно бабочку на огонь, он разумом потянулся к нему, и все прочие отступили на время, а с ним остались лишь Джорем и Ивейн.
И вдруг, отчетливо, словно в лучах полуденного солнца, своим внутренним взором Кверон узрел святого Камбера. Серебристо-серые глаза уставились прямо на него.
Кверон готов был закричать, что это невозможно, что он лишь раз или два видел Камбера Мак-Рори при жизни — много-много лет назад — но в сердце своем он не сомневался, что это именно он.
Да и чему удивляться, если деринийский святой явил свой лик тому, кто только что принес обеты верности сообществу, носящему его имя? В этот миг Камбер вскинул руки — то ли благословляя, то ли зовя за собой, и Кверон ощутил изумление и испуг его дочери и сына, единственных, кто мог узреть это видение вместе с Целителем.
Кверон не чувствовал страха, да и Джорем с Ивейн тоже; впрочем, Камбер ведь был их отцом. И все же они казались встревожены; последовал стремительный обмен мысленными репликами, смысла которых Кверон не уловил.
Затем образ святого исчез, и Ивейн попросила его ничего пока не рассказывать остальным:
— Такое порой случается. Мы с Джоремом уже привыкли, но остальных это может смутить, и мы не сможем закончить начатое. Это видение предназначалось лишь для вас одного. Позже мы еще поговорим, что это могло означать.
Он согласился в смущении и восторге, и они втроем начали возвращаться в телесный мир, к привычному сознанию и ощущениям. Наконец единение разумов распалось, и Кверон бросил последний взгляд на серебряное кольцо, одновременно проводя быструю проверку всего организма, как заведено у Дерини после каждого ментального контакта.
— Добро пожаловать, отец Кверон, — приветствовал его Джесс, возвращая Целителя к реальности. Когда тот поднял глаза, еще не вполне придя в себя после пережитого, то неожиданно заметил в руках юноши маленький кинжал. Судя по всему, тот и понятия не имел о случившемся только что чуде.
— Теперь, воистину, вы связаны с нами душой и разумом, — продолжал Джесс. — Позвольте же теперь нам взять вашу кровь, чтобы окончательно скрепить клятву, и как символ той жертвы, что, возможно, однажды вам придется принести.
Кверон вздохнул, устало и одновременно с облегчением, поскольку это была самая простая часть обряда, и протянул Джессу левую руку.
— Возьмите же ее, в залог моей верности — и веры.
Он даже не шелохнулся, когда юноша ловким движением уколол острием кончик безымянного пальца. Ивейн тем временем, не встречаясь с ним глазами, сняла у Кверона с головы повязку и смочила кровью узел на ней, после чего Джесс подставил чашу с водой, и еще одна капля крови упала туда.
Она расплылась мгновенно, невидимая взору, однако Кверон был уверен, что там уже была кровь остальных, и чаша эта еще сыграет свою роль в обряде.
Но не сразу. Сперва они собрали у всех повязки, и Джорем с Ивейн сплели из этих веревочек особый узор. Кверон узнал в нем древнюю магию плетельщиков — однако не сумел точно определить эти чары. Он слизнул кровь с пальца, но не стал тратить силы, чтобы исцелить его, решив дать ранке зажить естественным образом, дабы она служила памятью о происшедшем. Затем Ивейн сняла с кольца прежнее плетение и заменила на новое, уложила все вместе в ларец, закрыла крышку и расправила ткань.
— Вот пред нами соль, символ земли, что очищает и сохраняет, и изгоняет всякое зло, — произнесла она, указывая на блюдо. — В чашу с нашей кровью кладем мы эту соль, в знак тех слез, что можем пролить при исполнении данных обетов. — С этими словами она высыпала туда щепотку соли.
— И как соль растворяется в воде, пусть так же Свет растворится в нас, когда мы изопьем из чаши, умножив и очистив Свет внутри нас, дабы мы сделались его совершенными служителями. Да будет так. Аминь.
— Да будет так. Аминь, — повторили остальные, и Ивейн поднесла чашу к губам.
Они все отпили по очереди, пока Джорем наставлял их помнить тех, кто был с ними прежде, и хранить их союз. Джесс, сделав глоток, прошел на север и развязал веревку, замыкавшую круг, в знак того, что ныне Совет Камбера полон, и обряд свершился. Ансель помянул своего брата, отдавшего жизнь за общее дело, хотя он и не был членом Совета. Джорем сказал, что пьет во имя Элистера Келлена, Джебедии Алькарского и Джеффрая Керберийского, своих собратьев-михайлинцев.
Последним из чаши отпил Кверон, поминая мучеников обители святого Неота и святого Камбера в Долбане, и самого святого Камбера. В воде не чувствовалось вкуса крови из-за соли, но значение обряда от этого было не менее ясным. Со слезами на глазах Кверон перевернул опустевший сосуд и поставил его на алтарь.
