Поэтому-то, поспевая сейчас за Выриным по раскаленному тракту, она даже не сомневалась в том, что найдет профессора. Надо для начала просто зайти в музей и поинтересоваться необычным старичком, он наверняка наследил уже и там: такие всегда общительны и не оставляют без своего внимания ни одного мало-мальски интересного места в округе. Холм уже виднелся впереди в горячем мареве, но Вырин, до этого трусивший весьма уверенно и резво, вдруг принялся дурить, нырять в придорожные кусты, вопросительно оборачиваться и вообще всем своим видом выражать неуверенность и опаску.
– Что, напакостничал где-нибудь тут? – догадалась Маруся. – Отправил на тот свет пару несушек, а теперь стыдно? – Вырин съежился, поджал хвост и закрутил виновато мосластым задом. – Ясно. И очень плохо, между прочим.
Сделав соответствующее внушение, от которого ее внутренне душил смех, Маруся все же расстроилась. Теперь, пока пес не забудет своего собачьего греха, для него будет существовать граница, и свободы в его выборе – а значит и в ее поисках – не будет. Впрочем, собачья вина недолга, а сегодня, раз уж они добрались до музея, надо использовать и этот шанс.
Маруся приказала Вырину лечь внизу в тени кустов, а сама поднялась на холм и у первой же девушки спросила, не встречала ли она поблизости этакого старичка-лесовичка, а на самом деле профессора-гуманитария, встретившегося ей в лесу и пригласившего попить чаю, да вот только забывшего, видимо по старости, сообщить адрес. Девушка посмотрела на Марусю как-то странно, не то обиженно, не то испуганно, но позвала тетку постарше, успев что-то прошептать ей на ухо. И тетка вдруг стала разговаривать с Марусей, как с больной, осторожно и недоверчиво, а потом все-таки попросила описать старичка поподробнее.
– Ну, знаете, такой маленький, коренастый, седой, брови кустистые и нос луковкой. Эрудит.
Тетка подавила усмешку и призналась, что поблизости никого такого не знает, но посоветовала Марусе отправиться к бывшему директору музея, который тут знает всех и вся, и попытаться узнать что-либо у него, поскольку уж ежели не знает он, то все это Марусе просто привиделось.
Идти надо было на ту сторону, за церковь, сегодня пустую и молчаливую. Маруся решила сначала сама окунуться и искупать Вырина, но мерзавец опять куда-то удрал. Она спокойно относилась к «куриным» подвигам, считая их вполне естественными, но Вырин был сейчас нужен ей чистым и свободным и уж никак не усугубляющим свою вину.
Маруся медленно пошла по пыльной, заросшей ромашкой улочке, без труда нашла дом, каким-то непонятным образом отличавшийся от остальных домов, ибо, как подумала Маруся, если к домам применимо такое понятие, как одухотворенность, то это был именно тот случай.
На крыльце ее встретила другая пожилая женщина и, извинившись, сказала, что Сев Севыч сейчас занят, у него гость, но если она подождет вон там на верандочке и выпьет холодного домашнего кваску, то он скоро освободится и обязательно ей поможет.
Марусе так понравился дом, что она с радостью согласилась подождать и устроилась на щегольской, но удобной лавке у стены. Нагретый воздух лениво плавал повсюду, особенно сгущаясь вокруг балясин и высоких багряных цветов палисадника. Огненный петух лениво рылся в пыли, цветом и шпорами напоминая рыцаря в палестинских пустынях. Но в целом над домом и улочкой царила такая тишина, что на ум невольно приходил вечный золотой русский сон былинной страны и литературы – всепоглощающий, ничем не победимый сон… истинное подобие смерти. И Маруся невольно поддалась его обаянию; прислонившись головой к сладко пахнущим смолой и лесным медом доскам, она задремала. И в эту ее легкую прозрачную дрему неожиданно стали вплетаться странные голоса, говорившие странные вещи.
– Видите ли, основа гуманности – это быт, да, быт, то есть дом, язык, родина. Быт был одухотворен и гуманен, потому что именно в нем человек существует, и он – самое первое, самое естественное проявление человеческого. А они начали разрушать его всяческим техническими усовершенствованиями еще до коммунистов.
– Но позвольте, вы что, отрицаете прогресс, цивилизацию, приносимые ею удобства и призываете сидеть при лучине, что ли?
– Увы, нынешняя цивилизация приносит быт лишь видимый, технический, так сказать, автоматизированный. Автоматизированный быт лишен гуманности, это ее эрзац, в нем нет неба… Да, соответственно, и человека нет. Помните:
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака![56]
– Нет, не помню, то есть не знаю. Но все же вы как-то ловко увели меня не туда.
– Это вы о деньгах?
– Нет, деньги не главное, хотя получить их, конечно же, все-таки хотелось бы. Что же касается главного, честно говоря, мне трудно даже сформулировать… Словом, вы верите в морок, в потустороннее? Ах, нет, не то! В общем, знаете, в журналах и по Ти-Ви утверждают, что есть на земле такие места, где люди исчезают во времени, перемещаются в пространстве, ну и так далее?
– Как же-с. Знаю. Вот на Псковщине, неподалеку от нашей границы есть местечко, всего километра полтора овражек, а, смотришь, человека три дня нет. Потом вдруг как ни в чем не бывало явится и либо про сражение с поляками, либо про курганы нарасскажет всякого или же уверяет, что заблудился всего-то минут на пятнадцать, и со своими часами в руках доказывает. Уж и корреспонденты приезжали и…
– А здесь, у вас… поблизости нет ничего подобного?
Последовала длинная пауза, во время которой Маруся ощутила сильное желание очнуться, но, как это бывает обычно во снах, ресницы ее никак не хотели размыкаться. А может быть, она вновь просто боялась спугнуть то, что и сама искала в реальности?
– У нас-то? Да нет, ничего такого не замечено. Повешенный один бродит,[57]а так ничего. Да вы про какое «у нас» говорите-то? С той иль с этой стороны реки?
– Наверное, с этой, – как-то несколько неуверенно ответил мужской голос.
– А, где повешенный. Ну, с этой, конечно, всякое может быть, места нездоровые, Питером сильно подпорченные. А что, видели что-то?
– Шубу вашу видел!
– Так она на дело там оставлена. Кстати, вот вам ваши денежки, не переживайте и – спасибо преогромное.
– А зачем вы меня туда завели и бросили?
– Я?! Господь с вами, я вам в благодарность экскурсию по полной программе по «Другим берегам», а вы – «бросили». А потом, смотрю, устал человек, прикорнул да заснул, чего, думаю, мешать. Село близко, не заблудится, ну и ушел, у меня и другие посетители имеются. А вы разве испугались? Что ж, видно, прав был покойный Иван Александрович – ежели вера в призраки и пропала, то осадочек-то от страха и тоски остался… остался… Экий типический случай…
– Хорошо, хорошо, прав. А собаки дикие тут водятся?
