— Так не бывает. Ты это знаешь. Перепихнуться с кем-нибудь и разбежаться в разные стороны как ни в чем не бывало.
— Ты мне отказываешь?
— Пожалуй. В общем, да.
— Это ошибка, — сказала Тэмми.
Она подошла к нему перед закрытием; он продолжал потягивать пиво. Но, как выяснилось, от близости с Томом по-прежнему было мало радости. Он сделал все в два счета, спустив брюки и даже не расшнуровав ботинки, его рубашка так и осталась застегнутой на все пуговицы, и пик его наслаждения миновал без фанфар. «О господи», — услышала она, и когда он открыл глаза, они были затуманены. Он отстранился от нее без намека на ласку и застегнул брюки. Потом уселся на стул и закурил, глядя в окно. Ей показалось, что они вообще не занимались сексом; впрочем, с ее стороны, пожалуй, именно так и было. Она все еще надеялась на задушевный разговор, на минуту эмоциональной близости. Тэмми помнила, как он разочаровал ее в прошлый раз, когда все произошло слишком быстро; но в этот раз все оказалось еще хуже: Том не поцеловал ее и даже не взглянул на нее, просто равнодушно сделал то, что хотел, словно справил нужду в лесу. Но если раньше он был холоден и безразличен, то теперь в каждом его движении сквозила печаль. Он был опустошен, рядом с ним было неуютно, точно его несчастье было заразным, и ей захотелось побыстрей уйти, не вникая в то, что творится у него в душе. Что же, зато все быстро кончилось, она и глазом моргнуть не успела. Никакого неловкого бормотания или проблем с эрекцией. Зачем она это затеяла? Только еще раз испытала унижение. Тэмми села и начала собирать свою одежду.
— Как тебе удалось здесь поселиться? — спросила она.
— Я подрабатываю в мотеле. Ремонт. Плюс наличные каждую неделю. Это все, что я могу себе позволить.
— Тебя выгнали?
— Я ушел сам, Тэмми.
— Из-за чего?
— Из-за всего.
Она прекрасно знала эту историю. Ее знали все. Трагедия Тома Кросса была темой всеобщих пересудов, дежурным блюдом, которое подавали в «Лосином клубе» в самых разных вариантах — этакий шведский стол. Одни говорили, что его выгнала Элинор, другие — что, уходя, Том переломал в доме все что можно, третьи — что они расстались полюбовно, четвертые — что они до сих пор спят вместе, хотя и ненавидят друг друга. Все понимали, что они поссорились из-за сына и из-за того, что с ним стряслось, но что именно они не поделили, не знал никто.
— Из-за всего, — повторила Тэмми. — Понятно.
Том встал и бросил на кровать ее джинсы. Мимо по шоссе проехала машина, свет фар скользнул по шторам и осветил его лицо. Мимолетная вспышка выхватила лицо Тома из темноты, точно он выглянул в иллюминатор. Профиль одинокого путника, как оспинами, испещренный пятнами тени.
— Давай не будем, — сказал Том. — Я этого не выношу, ясно тебе?
— Чего не выносишь?
— Одевайся.
— Если у тебя осталась хоть капля совести, помоги мне застегнуть лифчик.
— Застегни спереди и сдвинь назад.
— Я имела в виду не это.
— Я понял.
— Ты ни с кем не разговариваешь?
— Два раза в неделю я хожу на исповедь.
— Ты рассказываешь священнику про ночи вроде этой?
— Если бы не рассказывал, я не мог бы причащаться.
— Что он думает насчет этой девушки, которая собирает грибы?
— При мне он на эту тему не заговаривал.
— Увидеть Деву Марию, Господи! Неужели такое бывает? — Тэмми надела блузку. — Дай сигарету, — попросила она.
Она натянула джинсы, прикурила и затянулась — глубоко, глубже, чем Том. Она знала, что может умереть от рака легких или эмфиземы, но не бросала курить. Она обещала себе, что, если ей придется дышать через трубку, которую засунут ей в горло, она не станет ни о чем жалеть и, чтобы не расплакаться, будет вспоминать удовольствие, которое доставляли ей сигареты.
— Странная ты все же, — сказал Том. — Я про то, как ты куришь.
— Точно хочу умереть.
— Вот-вот, именно. У тебя так втягиваются щеки…
— Как у шлюхи, которая делает минет.
— Я этого не говорил.
— А если бы и сказал?
— Это твои слова, — возразил Том.
— Оказывается, ты ревностный католик.
— Я не ревностный. Но я верю в Иисуса.
— Может быть, это всего лишь спасательный круг? Ты думаешь, что он тебе помогает, но, если ты упадешь за борт, все равно погибнешь, Том. Он не спасет от холода и акул.
— Ты не права. Это спасение.
— Спасение… Я никогда не понимала этого. Спасение от чего? Что-то не похоже, чтобы тебе это помогло. А ведь ты ходишь в церковь.
— Так всегда случается, если с кем-то переспишь. Потом приходится поддерживать разговор.
— Ты трахнул меня, — сказала Тэмми. — Да, трахнул, так скажи хоть два слова. Ответь.
— Я тебе ничего не обещал, Тэмми.
— Это обещание… как это сказать… подразумевается, Том. Это разумеется само собой.
Она завязала шнурки и надела куртку.
— Это место действует мне на нервы, — заявила она. — Здесь пахнет плесенью.
— Я ничего не обещал.
— Хорошо, ты ничего не обещал.
Понурый, он сидел у окна с сигаретой в руке. Когда полоса света из ванной упала на его лицо, в щетине на подбородке стала заметна проседь.
— Тэмми… — сказал он.
— Мне пора. С меня хватит.
— Представляю, что обо мне говорят.
— Тебе этого лучше не знать, Том.
— Ты веришь тому, чему хочется верить.
— По правде сказать, я об этом не думаю. Но мне жаль твоего сына.
Том встал и направился в туалет.
— Ты сама напросилась, — напомнил он. — Я тебя не заставлял. Даже пытался отговорить.
— Ты прав, — ответила Тэмми. — Я сама виновата.
Стоя в дверях, она швырнула сигарету под дождь.
— Ты жалкий тип, — сказала она. — Иди к черту.
Тэмми ушла, и он лег на кровать, ожидая, пока ее пребывание забудется, чтобы поразмыслить о других вопросах. Это заняло некоторое время и потребовало от него определенных усилий. В комнате пахло их встречей. Он представил, как рассказывает об этом священнику: «Я переспал с барменшей, Тэмми, из „Большого трюма“». Сочетание этих слов показалось ему омерзительным. Может быть, если он искренне раскается, омерзение пройдет? Его брак стал простой формальностью, поэтому совершенный грех обретал иной смысл, он не мог объяснить, какой именно. Он держался безразлично, он это понимал. Он не считался с чувствами Тэмми. Эта беда, которую принесли с собой его беды: они не оставили места для других людей. Резервы понимания истощились из-за печали и отчаяния. Тяжелое чувство не оставляло Тома даже во сне, даже когда он был пьян. Оно давило на него, даже когда он прелюбодействовал, и теперь он знал, что такое безумие: ты все больше устаешь от своего несчастья, и внезапно у тебя либо случается сердечный приступ, либо в голове что-то щелкает, и все вокруг погружается во тьму. Едва ли кто-то осудил бы его, если бы он оставил этот мир. Для этого у него был отличный предлог.
