Потом мы обсуждаем эгоизм генов, природу альтруизма и категорический императив, что медленно, но верно приводит нас к теме планетаристов. Выясняется, что мое к ним инстинктивное отвращение сильнее, чем у физика, который согласен с Хэришем Модаком в том, что антропогенная эра — владычество человека — подходит к концу.
— Хотя бы просто потому, что ни одна эпоха не длится вечно, — объясняет он. — И слава богу. Геологи воспринимают историю Земли в ином временном масштабе, чем мы. Для них человечество — всего лишь один биологический вид из многих, доминирующий сейчас, но не обязательно в будущем. Некоторые видят в Хэрише Модаке законченного циника, но на самом деле он всего лишь констатирует факты. Геологи твердят то же самое уже не первый год. Они — как тот мальчик, который объявил, что король разгуливает без штанов. Жаль, что раньше никто их не слушал.
— Церковь отца пациентки Б. верит в скорбь.
— Семь лет ада на земле?
— Да. Но сначала хороших мальчиков и девочек заберут на небо.
— А, ну да. Божественная телепортация. Deus ex machina.
— И полетят они в голубую даль. Занавес. На сцене — кучка одежды и озадаченная толпа.
— Впервые я об этом услышал еще, наверное, во времена Буша.
Тогда-то эта идея и начала набирать силу. Как раз в духе тогдашней морали. Давайте подогреем Землю, а как грянет апокалипсис, прыгнем в частный самолет и дадим деру. И плевать на оставшихся.
— Ну, по их логике грешникам все-таки полагается наказание.
— А еще им полагается жать, что посеяли, и терпеть нашествия саранчи, землетрясения и прочие напасти. «Жаждущие» поначалу думали, что за разговорами об изменении климата стоит антинефтяной заговор, затеянный с одной целью — усилить власть ООН. Впоследствии они чуточку изменили версию, и теперь глобальное потепление возвещает близость Судного дня. Которого они ждут не дождутся, потому что тогда-то их и восхитят.
Вы только подумайте о цифрах: сейчас христиан-радикалов больше, чем в Средние века!
— А ваша девочка — она-то верит в эти бредни?
— Она на них выросла. Правда, в тот день, когда она убила мать, в мусоре нашли остатки сожженной Библии.
— Убила мать? Боже правый. Об этом вы мне не рассказывали. — На его лице появляется тревожно-смущенное выражение. — Вы что, сидите там целый день в компании убийц?
Пожимаю плечами:
— Для меня они просто проблемные дети. И потом, это моя работа. Как бы то ни было, я к чему веду: у пациентки Б. были — и есть — религиозные проблемы. Мягко говоря. Для нее падение Христа в Рио — примерно то же самое, что одиннадцатое сентября для мусульман, которые в тот день плясали от радости. И не только потому, что она его якобы предсказала. Появись в Оксмите отец этой девочки, мне было бы о чем с ним побеседовать.
— Не знаю, можно ли его винить за нежелание с ней видеться. Я бы тоже держался подальше от убийцы моей жены…
— В таких делах все гораздо сложнее, чем кажется, — возражаю я. — У меня есть определенные подозрения насчет его роли в жизни девочки. И роли матери тоже. — На минуту мы оба задумываемся, потом я поднимаю вилку и говорю: — Эсхатология.
— Учение о конце света.
— Именно. Эсхатологи верят в близость апокалипсиса и счастливы: знают, что спасутся. А вот вы, грешник, как провели бы свои последние часы на земле?
— Так же, как сейчас, — отвечает он, развеселившись. — Уминал бы спагетти с мидиями в приятной, будоражащей воображение и привлекательной во всех смыслах компании. Нет, беру свои слова обратно. Я бы отвез эту самую компанию в ее естественную среду обитания, скорее всего в Париж, потому что женщина по имени Габриэль — наверняка отчасти француженка.
— Моя мать из Квебека.
— Ладно, тогда в Монреаль. Звучит не столь романтично, но все же. Итак, пойдем в ресторан, освященный мишленовской звездой, и устроим себе изысканный ужин. Который заедим бельгийским шоколадом. Неприличным его количеством.
Странный он какой-то, этот физик.
— Вы что, за мной ухаживаете?
— Может быть. Только вы первая начали. Сами напросились. Пожалуй, я и правда за вами приударяю. Безопасным способом.
— Понятно, — вспыхиваю я. — Значит, тот факт, что я парализована от девятого грудного позвонка, означает, что я для вас не опасна? Спасибо за комплимент.
— Я имел в виду совсем другое. Я хотел сказать… что мои заигрывания ничем вам не грозят.
— Это как с гомосексуалистами? — говорю я наудачу.
Фрейзер Мелвиль не обижается. Скорее задумывается. Любопытная реакция…
— А как они ухаживают за женщинами?
— Легкий треп, комплименты, и на том все. Вы это имели в виду, говоря о «безопасном способе»?
— Я где-то читал, что почти треть людей хотя бы однажды переспали с партнером своего пола. Должен сказать, столь низкая цифра меня удивила. Как бы то ни было, моя беда в том, что я слишком привязан к молочной железе.
— Да, я заметила, — смеюсь я.
— Читаете мысли. Так я и знал.
— Нет. Зато у меня есть глаза, и я все-таки женщина. Бывшая. — Боже, неужели я только что произнесла это вслух? Пошутила, называется. Что я творю, обсуждая свою грудь с этим физиком, когда ниже пупка я полено поленом?
— Видите ли, с тех пор, как распался мой брак, на этом фронте я веду себя… э-э-э… сдержанно, — поверяет мне физик.
Киваю:
— Как долго вы прожили вместе?
— Четыре года. Впрочем, большую часть времени мы провели вдали друг от друга. То Мелина уедет в одну из своих экспедиций, то я улечу в Китай или еще куда. К тому моменту, когда между нами все кончилось, в Сети мы встречались чаще, чем в реальности. Впрочем, это не единственная причина. Были и другие. По крайней мере еще одна.
— Непреодолимые разногласия?
Физик краснеет и начинает разглядывать свои спагетти. Потом поднимает глаза, улыбается:
— Как выяснилось, слабость к молочным железам питал не только я.
Звучит это так комично, что мы оба прыскаем, но тут же спохватываемся.
— Значит, когда вы познакомились, она уже была лесбиянкой?
Фрейзер Мелвиль вздыхает:
— В ваших учебниках наверняка все давно расписано. — Киваю. — И каков же стандартный диагноз?
— Скажем так: обычно партнеры полагают, что влечение к своему полу — явление временное. Что при желании это можно преодолеть. Любовь не знает преград и все такое. Иногда так и выходит.
Он с облегчением вскидывает глаза и даже находит в себе силы рассмеяться.
— Продолжайте. Мне и правда интересно.
— Ладно. В вашем же случае, наверное, выяснилось, что для Мелины вы были всего лишь гетеросексуальным экспериментом.
