Ему хотелось рассказать ей об этом, но он не знал, с чего и как начать. Во всяком случае, не сейчас, в атмосфере недоверия и недоговоренностей. Его охватило бессилие, граничащее с отчаянием: чем чаще он уходил от ответа, тем сильнее она подозревала его. Чем больше они отдалялись друг от друга, тем сложнее было вернуться к доверию. И самое худшее, чего он боялся, — что вылетевшие случайно слова или невольные поступки не удастся исправить. У них еще так мало совместного опыта, но никогда прежде они не ссорились по-настоящему. Она приближалась к нему, как лодка подходит к пристани, не спеша, раскачиваясь, и лишь потом подошла вплотную. Вначале причал скрипел, но потом трос был брошен, и он принял ее. Они долго, вдумчиво притирались друг к другу, не обещая чересчур многого и не возлагая особых надежд. Обсуждали все проблемы (теперь казавшиеся несерьезными) и были откровенны друг с другом. А сейчас она делала вид, что полностью поглощена скучной телепередачей, словно ей просто не хотелось смотреть на него.
Он больше не мог выносить этого. Поднявшись, подошел к дивану, сел, взял ее за руку. Она не отдернула руку, но и отвечать не стала.
— Я пытаюсь, — шепнул он, уткнувшись ей в затылок. И еще раз, громче, чтобы заглушить звук телевизора, по которому показывали какую-то корейскую судоверфь: — Я пытаюсь!
Затем он вновь уткнулся ей в затылок, вдохнул привычный приятный запах, обнял ее под грудью, потом охватил ладонями груди, словно те были священными дарами, к которым стоит лишь прикоснуться — и все плохое отступит. Осторожно прижал ее к себе, будто ее тело было сверхчувствительным и само могло распознать его тоску и отчаяние, с любовью и мудростью принять молчание, простить неловкость и слабость, откликнуться на просьбы о помощи этого любящего и искреннего, но именно сейчас — глубоко несчастного мужчины. Уступить, сблизиться, открыться перед ним — так чтобы и он наконец смог открыть себя ей…
Однако вместо этого ее тело застыло, мышцы напряглись, она, словно защищаясь, подняла руки и оттолкнула его, а потом отстранилась и прошептала, нет, всхлипнула:
— Юнфинн, нет… Так не пойдет… Не надо так, пожалуйста, Юнфинн, — и, еще, когда он не сразу смог остановиться: — Юнфинн… пожалуйста!..
22
Анита Хегг вовсе не жила под стеклянным колпаком. Она была жизнелюбивой современной женщиной без предрассудков и очень этим гордилась. У нее было несколько любовников, но только с одним из них она жила. Он преподавал в Училище кинематографии в Лиллехаммере, а она проходила там полицейскую практику полтора года назад. Его звали Ханс Блум, он был привлекательным, открытым, деятельным и стильным, совсем не похожим на ее сокурсников по Полицейскому училищу, не говоря уж об уроженцах Гюльдбрандсдала, которые работали вместе с ней в полицейском участке Лиллехаммера. Жизнь с Хансом Блумом напоминала путешествие в чужую, но удивительную страну, в неизведанное, где постоянно открываешь что-то новое и увлекательное, рискуя заблудиться и наделать маленьких или больших глупостей.
Одной из таких глупостей стало то, что она не замечала перепадов его настроения и не учла их последствий для совместной жизни. Взяла на себя слишком многое, предположив, что у такого энергичного и деятельного человека, естественно, должны быть времена, когда он истощен и ему необходимо подзарядиться. Такие времена наступали часто. Даже слишком. До знакомства с Хансом Блумом ей не часто встречались неуравновешенные личности. До знакомства с Хансом Блумом она и не подозревала, что ее нежный, преданный любовник может по мановению руки превратиться в язвительного и ехидного зануду, и даже хуже — в коварного обманщика. Ее терпение лопнуло, когда она застала его всего в двух кварталах от их квартиры на улице Л’Оранж, в машине (в ее красном «гольфе», который он вечно одалживал у нее, потому что его собственный древний «порше» простаивал в ремонте) вместе с маленькой шлюшкой-студенткой из группы, в которой он преподавал. Тем же вечером она переехала к подруге. Через два месяца ей исполнилось тридцать, она с подружками напилась в стельку, и в голову ей даже не закрадывалась мысль, что как раз сейчас в ее жизни освободилось место для другого мужчины. Она словно прошла через очищение. Вскоре после этого она получила работу в Хамаре и там встретила Юнфинна Валманна.
Сначала она решила, что он немного стар для нее, слишком уравновешен и чересчур молчалив. И несмотря на это… Она замечала, как его беспокойный, всегда немного вопросительный взгляд останавливается на ней. Все чаще и чаще. Мало-помалу ей начали нравиться его отзывчивость и вдумчивость, его забота о сотрудниках и даже арестованных, его рассудительность и проницательность, когда он расследовал самые запутанные дела. Она постепенно оценила его размеренность, ощущение того, что он прочно занимает свое место, его уверенные, хорошо продуманные действия и мысли. И помимо этого он был хорош собой, несмотря на возраст.
Теперь ее охватило глубокое замешательство: а что, если и у Юнфинна есть своя темная сторона? Ей опять придется пережить то же самое? Увидеть, как дорогой человек, ее опора, превращается вдруг в непредсказуемое чудовище? Она была напугана, но понимала: сейчас и речи нет о том, чтобы устраивать сцены, ругаться, кричать, бить посуду и кидаться книжками. На этот раз она будет бороться. Однако сначала надо понять, за что она борется.
— Этот Клаус, он нравился тебе? Ты любил его? И ваше расставанье было таким тяжелым, что ты до сих пор не можешь говорить об этом?
Она произнесла это вслух, просто вырвалось, хватит с нее обходных путей. Она ожидала возражений или уклончивого ответа, которых так много возникало в их разговорах, однако он просто сидел молча, оторопев, словно прямо перед ним ударила молния. Она слышала свое собственное учащенное дыхание. Она напряглась, готовая отразить любое нападение. Краем глаза она заметила, как его рука потянулась к ней, словно они сидели в темном кинозале и ему захотелось взять ее за руку. Она отпрянула. Ей вовсе не нужны были прикосновения. Ей требовались объяснения, искренность, проблеск разума в тумане недоговоренностей, намеков и взаимных подозрений, омрачавших в последнее время их жизнь и разрушавших их отношения. И уже через мгновение она пожалела о сделанном: ей совсем не хотелось отталкивать его.
— Я понимаю, что тебе нелегко, Юнфинн…
Слишком поздно. Будто ему невыносима была ее близость, он вскочил на ноги, сделал несколько бесцельных шагов по комнате, а потом упал в кресло, опустив голову на руку. Как наигранно, грустно подумала она. Давай же, скажи правду, я выдержу, но твое молчание невыносимо!
Потом он тоже будто бы начал сожалеть и захотел разрушить возникшую между ними отчужденность. Поднявшись, он в два прыжка очутился возле нее, сел на диван, прижался к ней, и не успела она осознать, что происходит, как он уже обнимал ее. Он сжимал ее сильно, почти отчаянно, словно его объятия могли высказать все недосказанное. Но она не смягчилась, безрассудная сила его объятий испугала ее. Его руки принялись бродить по ее телу, он уткнулся ей в шею и бормотал, что он пытается, пытается… Она так и не поняла, что именно. Если он и пытается что-то сделать, так это заняться с ней любовью прямо здесь, на диване. Невыносимо. В такой ситуации он просто не имеет права требовать близости, это-то должно быть ему ясно! Это же насилие по всем канонам!
